Убийство в состоянии аффекта - Фридрих Незнанский

До совещания оставалось два часа. Если встать, умыться, побриться, еще сорок минут приплюсовать на дорогу до изолятора, нет, бессмысленно, все равно не успеет к семи быть у Меркулова.

«Ладно, плевать, подождут», – подумал Турецкий, сунул телефон под подушку, рухнул на нее головой и уснул. Но спал недолго. Минут через двадцать его опять разбудил звонок Гордеева.

– Ты классические детективы любишь? – задал вопрос адвокат.

– Нет, – не задумываясь, ответил сонный Турецкий.

К любому криминальному чтиву он относился с пренебрежением. В романах его возмущали идиотские несоответствия с реальной работой следователей, адвокатов и криминалистов.

– А что ты считаешь классическим детективом? – поинтересовался он, соглашаясь на чашку кофе с молоком, молча предложенную супругой.

– Убийство в запертом помещении. Один мертв, остальные – подозреваемые, – пояснил Гордеев. – Причем все подозреваемые все время находились на глазах друг у друга.

– Я эту серию уже видел. Показывали сегодня ночью, – сказал Турецкий.

– Да? Я смотрел урывками, но не уловил главного – герой жив? – спросил Гордеев.

– Жив, но еще не пришел в сознание.

– А как его пытались убить?

– Душили.

– Надеялись выдать за самоубийство?

– Наверное.

– Как можно незаметно задушить человека в камере на глазах у семи свидетелей? – спросил Гордеев.

– Вот и я о том же. Кто-нибудь что-нибудь обязательно видел.

– В принципе, одного из семерых можно исключить. В камере один подсадной, – сообщил Гордеев. – Об этом говорилось в предыдущей серии.

– Я предыдущую серию пропустил, – сказал Турецкий. – Окажется, что именно подсадной и душил.

– Черный юмор у тебя.

– А что? И такое бывало.

– В этом мире все когда-то бывало.

– Ну так что будем делать с документами?

– Я покумекаю.

Ровно через два часа Турецкий, подтянутый и свежий, стоял в кабинете Меркулова.

Утро обещало к полудню превратиться в знойный день. На подоконнике в кабинете шефа играли косые оранжевые лучи. Казенный графин с водой сверкал и переливался в солнечных лучах, и представлял себя драгоценным сосудом богемского стекла.

– Значит, Сомов Игорь Ильич, личный водитель младшего Разумовского, заказал у Картье за последние два года драгоценностей на полтора миллиона долларов?

– Да, – ответил Турецкий.

Информацию о шофере Разумовского-сына «важняку» предоставили поздно вечером накануне. После этого Турецкий позвонил Меркулову и договорился с ним на эту утреннюю встречу.

До сего дня фигура таинственного Сомоффа казалась почти виртуальной. Сейчас она обрела реальные человеческие черты. Рост, вес, цвет глаз и цвет волос, возраст, место жительства… Личный идентификационный номер…

Меркулов молча шевелил губами, словно переваривая ответ. Тяжко вздохнул.

Турецкий отметил, что шеф за последние дни обзавелся привычкой глубоко вздыхать, выдавая глодавшие его тяжелые мысли и сомнения.

– Фамилия Сомов может быть псевдонимом? – созрел шеф для нового вопроса.

– Нет. За изделия он расплачивался картой банка «Лионский кредит». Комиссар Делижар проверил банк. Счет открыт на имя Сомова «до востребования». Следовательно, чтобы востребовать свои вклады, нужно предъявить нефальшивый паспорт. Значит, псевдоним исключается. Открывали счет на свое имя.

– Ясно, – сказал Меркулов и снова умолк, переваривая очередную порцию информации.

«Цветы у него на подоконнике привяли, – заметил Турецкий и сделал вывод: – Значит, секретарша ушла в отпуск».

– Это, очевидно, сделал младший Разумовский. Он довел до самоубийства Лебедеву, а ее подругу, скорее всего, просто убрал с дороги. Чтобы не оставалось свидетелей – Полина могла с ней делиться. А Сомов – пешка. Он работал на хозяина. Но, судя по всему, именно он все и устроил.

– Собираешься арестовать Сомова?

– Не уверен. Это спугнет Разумовского. Он может сбежать. Я прошу у вас разрешения установить за младшим Разумовским персональное наблюдение.

– И еще, Костя. Тут мне Гордеев рассказал чрезвычайно любопытные вещи…

Александр Борисович вкратце передал Меркулову содержание разговора с Гордеевым.

– М-да… Мило, мило… Сын премьер-министра занимается еще и финансовыми махинациями… Ну вот скажи мне, Саня, откуда такая сволочь берется? Ну с какой стороны ни посмотришь, везде гадость…

– Я думаю, Костя, это наследственность… – со вздохом сказал Турецкий.

– Ты мне это брось! – Меркулов строго постучал пальцем по полированной столешнице. – Пока у нас нет доказательств, оставь свои соображения при себе. А речь идет о премьер-министре.

Турецкий развел руками, мол, хозяин-барин.

– А то, что Гордеев рассказал – очень важно, – продолжал Меркулов, – и эти документы разыскать нужно. Просто необходимо. Займись этим, Саша.

– Легко сказать, «займись», – проворчал Турецкий, – а где ж я их возьму, документы эти? Не забывай, Коробков – разведчик. Он их так заныкал, что мы всей Генпрокуратурой и за три года не найдем.

– А где же твоя хваленая интуиция? А? – иронично улыбнулся Меркулов. – Или обленился? Обычно не жаловался на отсутствие концов, а тут, на тебе. Стареешь, брат!

– Ну, конечно, если подумать… – пристыженный Турецкий почесал подбородок. – Да покумекать…

– Вот и покумекай. Только чтобы документы эти разыскал. И как можно скорее. А то, сам знаешь этих сыночков… Завтра папа его почует опасность и ушлет куда-нибудь в Швейцарские Альпы. Гоняй потом туда курьеров с повестками… Да и вообще, займись-ка этим Коробковым вплотную.

…Через полтора часа Александр Борисович и Гордеев сидели в кабинете Турецкого в Генпрокуратуре,

– Ну и вот, Юра, – говорил Турецкий, – значит, дело Коробкова я забираю. Конечно, возможно, связи самоубийства Лебедевой и убийства ее подруги со смертью Мелентьева и нет, но Коробков может сообщить кое-какие важные детали из частной жизни Максима Разумовского. А они меня ой как интересуют.

– Мне кажется, все что мог, он уже сообщил, – заметил Гордеев, – а конкретные факты содержатся в этих самых бумагах, которые он неизвестно где спрятал.

– Да, задал он нам задачку. Думаешь, не расколется?

Гордеев покачал головой:

– Кремень, а не мужик. Понимаешь, ему-то теперь уже терять нечего. Так что будет молчать как Зоя Космодемьянская.

– Ну ладно. Оставим тогда этого партизана в покое. Сами додумаемся. Итак, он тебе сказал, что в случае его смерти документы будут обнародованы?