Замри, умри, воскресни - Мэриан Кайз

— И индекс, пожалуйста, не забудьте. Антон снова шагнул вперед.

— Может, вы хотели бы приобрести книгу Лили? От такой наглости бабушка вознегодовала:

— Я пенсионерка, молодой человек! Давайте адрес, и я пойду искать книги по гобелену.

Антон с горечью смотрел ей вслед.

— Старая идиотка! Ты вот что, рваную спрячь вниз, а то еще платить заставят. И давай-ка пойдем домой.

— Нет! — Я была готова сидеть там вечность, даже если бы зал наполнился роем смертоносных пчел, а я почему-то оказалась перемазана медом. Антон для меня постарался, и я не стану платить ему черной неблагодарностью.

— Лили, тебе не нужно здесь торчать ради меня, — сказал он. — Я только скажу Отали, что мы уходим.

Даже Антон растерял свой оптимизм. Да, плохи мои дела.

Подошла Отали.

— Подпиши эти книжки и можешь идти. Подписанные экземпляры магазин нам вернуть не сможет.

Я начала надписывать скромную стопку книг, но тут меня заметил Эрнест, ползающий на коленях перед Мирандой и только что не целующий ее ноги. Он выпрямился и подскочил ко мне.

— Достаточно! Больше не подписывайте! Нам их некуда будет деть.

Мы оставили сборище распивающим шампанское, Миранда продолжала подписывать книги, которые, как вавилонская башня, громоздились до самого неба.

41

К концу января все закончилось; книга прошла абсолютно незамеченной. Ничего так и не произошло, и по окончании самого напряженного месяца в моей жизни я поняла, что и не произойдет. Я стала издающимся автором, но, если не считать крошечной — и не заметишь — рецензии в «Айриш тайме», это ровным счетом ничего не значило. Моя жизнь никак не изменилась, и надо было привыкать к этой мысли.

Я пыталась приободрить себя рассуждениями типа: «Я попала в жуткую аварию, лишилась рук и ног, мою сестру с приятелем выкрали террористы, а у моего ребенка ненормально большая голова».

Такой способ я применяю, когда чувствую себя страшно несчастной: я тут же представляю себе, что случилась ужасная катастрофа, и теперь я могу сказать: «Раньше я была необыкновенно удачливой, но сама этого не понимала. Все бы теперь отдала, чтобы повернуть время вспять». Идея в том, чтобы то, что некогда казалось скучной обыденностью, предстало вдруг в виде лучезарной утопии. Как правило, в результате я начинаю испытывать признательность к тому, что имею.

Я пребывала в унынии, и когда спустя несколько дней позвонил мой отец, оказалось нелегко изображать бодрость духа. Но это было не обязательно: у моего папы бодрости на десятерых хватит.

— Лили, детка моя! — вскричал он. — У меня для тебя отличные новости. Подруга Дебс — Ширли, ты ее знаешь — высокая, худенькая пташка — прочла твою книжку и нашла ее гениальной. Специально к нам приезжала и все никак успокоиться не могла. — Для пущего эффекта он понизил голос. — Она понятия не имела, что ты моя дочь, как-то не догадывалась. В ее книжном клубе планируется чтение «Мими», и когда она узнала, что я твой отец, то совсем потеряла голову — улавливаешь, о чем я? Она просит автографов.

— Э-э, замечательно, спасибо, пап. — Хоть это и был единичный случай, но настроение у меня немножко поднялось.

Не было нужды спрашивать, почему не Дебс, а он сообщает мне эту новость: Дебс бы скорее повесилась, чем сказала мне что-то приятное. Не зря мы называли ее «Страшная Дебс».

— У меня тут шесть книжек, когда их тебе забросить?

— В любое время, пап, я никуда не собираюсь.

Он уловил мой настрой.

— А ну-ка, дочь, выше голову! — радостно проговорил он. — Это — только начало.

Как-то я прочла в газете материал об актере Бобе Хоскинсе, он описывался как «ходячий член»; тогда это вызвало у меня определенные ассоциации: в некоторой степени мой отец был такой же. Невысокий, плечистый, не ведающий сомнений, рабочий паренек, который встал на прямую дорожку. Затем свернул на кривую. И в конце концов опять вернулся на прямую.

Моя мама — красавица — вышла замуж за парня, который до нее не дотягивал. Она и сама так всегда говорила, причем имелось в виду не только происхождение. Отец завоевал ее сердце словами: «Держись за меня, красотка. Мир повидаем». Это были его точные слова, и обещание он сдержал. Они переехали из скромного Хаунслоу-вест в роскошный Гилдфорд, а оттуда — в трехкомнатную квартиру над шашлычной в Кентиш-тауне.

(Все это сделало меня неохотницей до переездов. Если бы даже на меня рухнула крыша, я бы скорее подлатала ее черными пластиковыми мешками и изолентой, чем переехала на другое место.)

Кому-то покажется, что предприимчивый отец — большое счастье. Такие быстро сколачивают большие деньги и перевозят жену и дочерей в дом с пятью спальнями в Суррее. Гораздо реже вспоминают о рисковых парнях, которые слишком далеко заходят в своих начинаниях и закладывают все, включая дом, в расчете кардинальным образом увеличить свое и без того уже впечатляющее состояние.

Финансовые издания обыкновенно восторгаются такими мужчинами (кстати сказать, это бывают исключительно мужчины), которые «делают миллион, теряют его и делают новый». Но что, если таким мужчиной оказывается твой отец?

Один день меня возят в школу на «Бентли», на другой день — в белом пикапе, а на третий я уже хожу совсем в другую школу. Был клуб верховой езды на пони, потом не было никаких пони, ни с клубом, ни без, а когда они снова стали доступны, я от них отказалась. Я не верила, что их снова у меня не отберут в одночасье.

Но своего отца я боготворила. Он обладал неиссякаемым оптимизмом, и длительное уныние ему было неведомо.

В тот день, когда нам пришлось уехать из Гилдфорда, он плакал, как ребенок, зарывшись лицом в свои крепкие ладони. «Мой красавец, мой домик, пять спален, три ванных!»

Нам с моей младшей сестрой Джесси пришлось его утешать.

— Не такой он и красавец, — сказала я.

— И соседи нас третируют, — поддакнула Джесси.

— Это точно, — шмыгнул носом отец, принимая из рук Джесси бумажный платок. — Несчастные брокеры.

Когда пятью минутами позже он садился в пикап, он уже был убежден, что, убравшись из этого дома, только выиграет.

Думаю, эта постоянная неуверенность в финансовом положении семьи была причиной того, что мама в конце концов с ним развелась, но я знаю, когда-то они сильно любили друг друга. Они с нежностью говорили о себе в третьем лице: «Дейви и Кэрол». Она называла его «мой неограненный алмаз», а он ее — «моя райская птичка».

Я так и не смирилась с родительским разводом. Во мне еще живет крохотный очаг сопротивления и ждет, что они снова будут вместе. Мама дважды выставляла отца и принимала назад, прежде чем ее терпение окончательно иссякло, и, хотя они развелись восемнадцать лет назад, я по-прежнему воспринимаю это как нечто временное.

Но когда отец встретил Вив, шансы родителей на воссоединение быстро истаяли.