Последнее лето в Аркадии - Дайрдре Парселл

В детстве я частенько слышала от мамы выражение «Бог троицу любит». Обычно фраза относилась к неприятностям. Сначала измена Фергуса, затем неверность Джерри… кто следующий? Рита и Рики?

Господи, упаси их обоих!

Переехав мост О'Коннелл, я свернула на набережную Эден, неплохо вписалась в следующий поворот и поздравила себя с успехом. Головная боль, правда, набирала обороты, но она же не позволяла мне расслабиться и потерять контроль над дорогой.

После очередного поворота — довольно крутого — меня замутило. Остановившись на обочине, я распахнула дверцу машины и часто задышала. С реки налетал влажный прохладный ветерок. Я сидела в напряженной позе, выставив одну ногу на асфальт, на случай если придется быстро вылезать и опустошать желудок.

Где-то за парапетом набережной шуршала вода, тихо и убаюкивающее. Я вылезла из машины и подошла к поручню. От резких движений желудок противно сжался. Я зажмурилась и задышала быстрее. Когда я открыла глаза, то заметила, что у меня появилась компания. Белая чайка спустилась к парапету и неподалеку уселась на перила. Несколько секунд птица, наклонив голову, смотрела на меня. Затем, решив, видимо, что разглядывать меня неинтересно, чайка сорвалась в воздух, пронзительно пискнув. Она описала надо мной низкий круг и скрылась вдали, почти слившись с серым облаком.

Свобода — вот что крикнула чайка, улетая. Полная, безоговорочная свобода.

Неужели в браке со мной Джерри тосковал по свободе? Был ли он несчастен? Могли мой вечно занятой и куда-то спешащий муж страдать от непонимания? Ведь я давно перестала даже пытаться влезть в его шкуру и взглянуть на мир его глазами. Желал ли он с помощью измены решить какую-то внутреннюю проблему?

Или причина неверности была не в этом? Быть может, Джерри просто влюбился в свою помощницу?

Я содрогнулась всем телом, едва устояв на ногах. Даже допустить такую возможность было страшно.

Я заставила себя сконцентрироваться на плеске воды и свежем ветре, на парапете набережной, тонких ленточках мостов вдалеке, строящихся домах. Лишь бы не думать о двух идеальных, а главное — юных, грудях, которые удобно ложились в ладони моего мужа.

Нет, нет, только не об этом! Я пыталась вслушиваться в звуки города, редкие, приглушенные, словно доносящиеся сквозь густой туман. Пыталась вспоминать счастливые моменты детства.

Вот отец на футбольном стадионе, радуется победе любимой команды и улыбается, прищуривая глаза. Вот я глажу кожаные ремешки гривы лошадки-качалки…

Нет, все не то! Я едва не застонала от бессилия. Детство казалось далеким, словно его и не было. Сердце стучало тревожно: вдруг свалившееся на меня несчастье было не последним? Ледяное предчувствие камнем лежало на душе.

Я в отчаянии смотрела на темную воду, и мысли становились все чернее. Если меня сейчас не станет, думала я, мир не исчезнет, бег планеты не замедлится ни на одно мгновение, жизнь не остановится. Люди будут по-прежнему ходить на стадионы и в театры, родятся новые кинозвезды и великие теноры, бизнесмены продолжат делать деньги, а река неспешно понесет свои воды к морю, как делала это тысячи лет. Разве имело какое-то значение то, что в неком крохотном местечке мира девица по имени Сьюзен Вителли Мур и мой муж Джерри Бреннан предались любовным утехам?

Имело. Да, черт возьми, это имело значение!

Желудок скакнул вверх, подпрыгнул почти до глотки. Я перегнулась через парапет и выплеснула горячую рвоту прямо в темную воду реки.

Застонав, я выпрямилась и огляделась. Никто не видел моего позора, слава Богу!

Меня затряс озноб, стало зябко. Я бросилась к машине и прополоскала рот остатками эвиана. По ближайшему ко мне мосту загрохотал поезд. Захлопнув дверь, я вялой рукой повернула ключ и завела мотор. Хотя голова по-прежнему болела, мне стало значительно лучше.

Выезжая на шоссе, которое проходило мимо «Аркадии», я вспомнила про наш с отцом уговор. Папа ждал меня на прогулку. Господи, думала я с ужасом, о чем мы станем говорить? И в состоянии ли я поддерживать беседу, когда в голове бьется лишь одна кошмарная мысль: «Джерри мне изменяет!»? Я не смогу, твердила я про себя, не смогу…

К дому я подъехала лишь в половине пятого. В стеклах «Аркадии» отражалось встающее солнце. Вместо того чтобы сразу же войти в дом, я опустила зеркало заднего вида и критически себя осмотрела.

— Я люблю своих детей, — строго сказала я собственному помятому отражению. — Я люблю мужа, отца и друзей. И я обожаю «Аркадию». Муж предал меня, но мой дом — моя крепость. «Аркадия» не предаст меня, и это главное. И если кто-то сочтет меня бездушной материалисткой, услышав эти слова, мне все равно!

Почувствовав себя глупо, я вернула зеркало на место. Идти сразу домой мне не хотелось, поэтому я вылезла из машины и направилась в сад позади особняка. Там был маленький летний домик, оставшийся еще от прежних хозяев. Над ним нависала медная крона старого бука, а сам дом был довольно обветшалым, поэтому все члены семьи называли его хижиной. У меня так и не дошли до него руки, ремонт даже не предвиделся. Внутри стояли садовая скамья (видимо, внесенная внутрь в дождливый сезон) и плетеный столик.

Мне всегда нравилось заходить в хижину, чтобы почитать в тишине и одиночестве, особенно в ненастные дни. Дождь стучал по рифленой железной крыше, словно молоточки ксилофона.

Я проводила здесь время, когда хотела побыть одна. Это не значит, что в «Аркадии» мне неуютно, просто хижина была частью моего личного дома, дорогого сердцу пространства, где всегда и все кажется родным и любимым. Кстати, сразу после переезда я заинтересовалась, почему особняк носит такое имя. В словаре нашлась расшифровка: «…в древнегреческой и романской пасторальной поэзии — некое прибежище, сельская деревенька, чудесный дом…» Мое сердце сразу откликнулось на такое объяснение, и я была благодарна прежним хозяевам «Аркадии» за точный выбор названия.

В хижине можно было и просто посидеть, глядя в пыльное окошко. Густой сад был обитаем. В нем щебетали птицы, ворковали голуби, в теплые дни порхали бабочки.

Я вошла в домик, притворила дверь и устроилась на скамье. В голове проносились обрывки мыслей, никак не связанные между собой. В стенах «Аркадии», даже рядом с ней, меня словно убаюкивало в уютных объятиях. Я думала о своей жизни, иллюзии неизменности, с которой существовала многие годы, о том комфорте, который зиждился на этом постоянстве.

Казалось удивительным, что «Аркадия» будет по-прежнему стоять на своем месте и годы спустя после моей смерти. Мир будет крутиться и полниться событиями. Кто-то станет переживать потери и обиды, мучиться раскаянием и ненавидеть, кто-то, как я совсем недавно, напиваться, а затем исторгать из себя последствия пьянства в неторопливую темную реку. Только меня уже не будет.

Конечно, я верю в бесконечность существования человеческой души. Но ведь душа, покинувшая тело, уже не будет мной, не так ли? И что мне до того, если ученые продолжат борьбу с вирусами, компьютерные технологии будут развиваться, города — строиться, вулканы — извергаться? Единственное, что меня волнует, — это я сама и мой любимый дом.