Бумажный дворец - Миранда Коули Хеллер

– Конечно. У тебя есть мой номер. – В его голосе звучат холод, отстраненность, и внезапно меня охватывает паника. Я еще не потеряла его, но каждой клеточкой своего тела чувствую, что он готов закрыть дверь.

– Как насчет завтра?

– Лучше через неделю, – говорит он.

Я вижу Питера с родителями, которые пробиваются через толпу на противоположной стороне лобби, направляясь к лифтам. Поворачиваюсь спиной, чтобы он меня не заметил.

– Не знаю, имеет ли это значение, но я позвонила, потому что обрадовалась, когда подумала, что официант – это ты. Была счастлива. А потом оказалось, что это не ты, и я не могла думать ни о чем, кроме того, что мне нужно увидеть тебя прямо сейчас. Это не могло ждать. Я не могла дышать, пока не услышу твой голос. Твой номер все еще лежал у меня в кошельке. Я нашла телефон. И позвонила.

– Звучит чересчур драматично, даже для тебя, – замечает Джонас.

Я смеюсь.

– Да, есть такое. Но это правда.

– Тогда приходи сейчас, – говорит он тихо.

Питер смотрит на свои часы, потом окидывает взглядом лобби. Я пригибаюсь за крупным мужчиной в фиолетовом смокинге. Если у меня получится выскользнуть за дверь прежде, чем Питер меня заметит, я могу позвонить ему с улицы и сказать, что мне стало плохо и я не смогу прийти. После чего я смогу отправиться на встречу с Джонасом и вернуться домой до Питера. Здоровяк поворачивается и смотрит на меня сверху вниз, словно на маленькую подслеповатую мышь. У него на лице клоунский грим.

– Добрый вечер, – кивает он. У него тонкий голосок, как у маленькой девочки. Я улыбаюсь ему, делая вид, что сидеть на корточках посреди толпы совершенно естественно. Он смотрит на меня, склонив голову и поджав красные клоунские губы, потом уходит. Я слышу, как меня зовут по имени. Питер заметил меня в просвет, оставшийся за фиолетовой фигурой клоуна.

– Отлично. – Мама Питера целует меня в обе щеки, не касаясь губами. – Мы уже начали волноваться.

– Я уронила ключи, – говорю я Питеру.

Рядом с ним стоит его элегантный отец в дорогом костюме с Сэвил-роу, с густыми серебристыми волосами, зачесанными назад. Он выглядит старше, чем в последний раз, когда его видела. Под глазами следы усталости.

– Наверное, вы еще не акклиматизировались после перелета. – Я неловко обнимаю его. Даже после стольких лет родители Питера все еще страшат меня своей безукоризненностью, строгой приверженностью загадочному кодексу поведения для высшего британского общества. Как бы я ни старалась выучить правила, в их присутствии у меня всегда возникает ощущение, что я совершила faux pas[14]. Хуже всего, что я даже не знаю, что означает это слово!

– Я немного вздремнул в отеле, – отвечает отец Питера.

– Мы не верим в акклиматизацию, – говорит его мать.

– А я думал, что это я опаздываю. Бежал сюда от метро. Чуть не задохнулся. – Питер смачно целует меня. Я чувствую, как вздымаются брови его матери. Публичное выражение чувств явно порицается. Еще сильнее, чем заметные под одеждой трусы.

– Это все сигареты, – заявляет она. – Элинор, ты должна заставить его бросить.

– Я была здесь, – говорю я. – Просто отошла в дамскую комнату. – Я останавливаюсь, пытаясь придумать какой-нибудь предлог, чтобы сбежать отсюда. Джонас ждет. Если я снова его продинамлю, он больше меня не простит. Питер берет меня за руку.

– Идемте? – Его отец нажимает на кнопку лифта. – Мы забронировали столик в «Le Cirque»[15].

Лифт с шумом едет вниз. Я слушаю, как он приближается, и понимаю: сейчас или никогда.

– Встретимся наверху, – выпаливаю я, когда двери открываются. – Мне нужно в уборную.

Питер смотрит на меня в замешательстве.

– Ты же говорила, что только что там была.

– Мне немного нехорошо, – отвечаю я. – Что-то с желудком.

– Ты действительно раскраснелась. – Он щупает мне лоб, придерживая дверь лифта свободной рукой.

– Если тебе нехорошо, Элинор, то лучше тебе пойти домой. Нет смысла заражать остальных, – говорит его мать.

– Мама!

– Думаю, она права, – киваю я. Его мать выглядит такой счастливой оттого, что одержала эту маленькую победу, что меня почти перестает мучить совесть.

– Тогда я пойду с тобой, – говорит Питер.

– Нет. Оставайся с родителями. Все хорошо. Со мной все будет в порядке.

Лифт нетерпеливо звякает.

– Питер, – одергивает его мать. – Люди ждут.

– Иди, – прошу его я. – Увидимся дома.

Я жду, когда двери лифта с лязгом захлопнутся, а потом выбегаю на улицу и ловлю такси.

Джонас стоит у своего дома, сунув руки в карманы и разглядывая чахлое деревце, посаженное на обочине. Я едва узнаю его. Это все еще Джонас, но теперь он стал широкоплечим, мускулистым – настоящий мужик. Я поднимаю взгляд, чтобы посмотреть, куда он смотрит, и вижу на ветке большого сарыча.

– Краснохвостый, – замечает Джонас. – Наверное, охотится на крыс.

– Гадость какая.

– И все же, – продолжает он, – не каждый день увидишь в Гринвич- Виллидж хищную птицу.

– Хорошее заглавие для мемуаров моей мачехи.

Джонас смеется.

– Как ты это делаешь?

– Что именно?

– Заставляешь меня смеяться, даже когда я тебя ненавижу. – Он смотрит на меня прямым взглядом, в его зеленых, как море, глазах нет лжи. – Честно говоря, я надеялся, что ты стала старой и толстой. Превратилась в обрюзгшую англичанку. Но ты прекрасно выглядишь. – Он, нахмурившись, приглаживает волосы. Они снова длинные, спутанные. Он в рабочей одежде: джинсах и футболке, заляпанных краской. От него пахнет скипидаром. На щеке – мазок охры.

Я тянусь вытереть ему щеку, но Джонас останавливает мою руку.

– У тебя краска на лице, – говорю я.

– Не трогать.

– Не глупи.

Я обнимаю его и не отпускаю. Как приятно быть рядом с ним. Когда я отстраняюсь, мое льняное платье все в масляной краске.

– Вот что я имел в виду, – произносит он.

– Блин. Мне нравилось это платье.

На светофоре рядом с нами я вижу парочку, держась за руки, они переходят через дорогу. На мгновение мне кажется, что это папа и Мэри, и у меня внутри зарождается гадкое чувство.

– Что такое? – спрашивает Джонас.

– Мне показалось, я видела отца, – говорю я. – Я с ним больше не разговариваю.

– Что случилось?

– Он отправил бабушку Миртл в дом престарелых. Против воли. Она умерла на следующий день. Она звонила мне. Ей было так страшно и одиноко. Я поехала к ней, но было уже поздно. Никогда его не прощу.