Луи Вутон - Армин Кыомяги

В вечных поисках работы и хлеба табун антилоп гну из Animal Planet – их так чертовски много, что счастье и несчастье, предназначенные в общем распределительным фонде на долю каждой земной особи, невооруженным глазом уже и не видны.

Поразмыслить, что ли, над своей жизнью хотя бы за последний год. О чем думают бактерии в пробирке под микроскопом лаборанта? Пожрать и потрахаться. Потрахаться и пожрать. Пожрать и пожрать. Потрахаться и потрахаться. Два желания в четырех вариациях. Для захвата планеты этого достаточно. Доказательство в пробирке.

Нужна настоящая отвага, чтобы пойти на этот рискованный опыт – начать думать. Ведь за каждой приятной мыслью прячется большая и страшная, подглядывающая из потустороннего мира злая бука, вращающая глазищами и выдыхающая ядовитые испарения. Бактерии об этом знают и не тратят своего времени на бесплодные размышления. Их герб лаконичен и прост. Возбужденный член между булочками хот-дога, снизу слоган: жратва и секс. Разум может гнать пургу на викторинах, но в главных жизненных вопросах он ДНК не соперник.

И вот я здесь, один. По крайней мере, мне так кажется. Хотя полной уверенности быть все-таки не может. А вдруг где-то глубоко под землей тысячи шахтеров по инерции все добывают и добывают железную руду, ибо их начальники, которые должны скомандовать отбой, испарились. Хей-хоо, хей-хоо, пахота до кровавого пота. А, может, это вовсе не удары сердца, что по ночам не дают мне спать? Подпольная работа не прерывается даже тогда, когда самого пола уже не существует. Хей-хоо!

Ну почему вместо атомных бомб и космических ракет люди не изобрели, к примеру, холодильники, умеющие травить увлекательные байки?

Слово Electrolux’у 520L: «Сегодня, дорогой Луи, я расскажу тебе об одной тюрьме. Видишь ли, это своеобразное место заключения, без решеток, без замков, в камерах нет даже дверей, а арестанты размещаются и содержатся по-королевски. Каждое утро, в обед и вечером там накрываются столы с безмерным количеством самых разных, доставленных из всех уголков света, яств, приготовленных маститыми тучными поварами с добродушными усатыми лицами. Вино, пиво и более крепкие напитки льются рекой. Кстати, Луи, если пересохло в горле, можешь взять из меня бутылочку доброго охлажденного пивка Karksi Hele. Итак, на чем я остановился…».

Перед глазами всплыла идиллическая картина. Теплый летний день. На открытом кухонном окне колышется узорчатая занавеска с изображением цветущей сакуры. За столом сидит молодая хозяйка и подпиливает ногти. Перед ней дымящаяся чашка кофе. Под столом трется о красивую гладкую ногу пестрый рыжий кот с доброй мордочкой. Со двора доносятся энергичный стук топора и возгласы играющих в прятки детей. Холодильник сегодня в ударе, рассказывает подряд уже третью историю. Женщина слушает, не поднимая от ногтей глаз. Лицо ее как зарделось, так и не перестает пылать. Обстановка пленительная, женщину охватывает возбуждение. Холодильнику нравится эта женщина, и он старается изо всех сил. Но только когда они вдвоем. Особенно наслаждается холодильник теми редкими жаркими ночами, когда женщина, испытывая жажду, приходит попить на кухню. Открыв свою дверцу и приветствуя ее вспыхнувшим светом, холодильник неизменно говорит женщине что-нибудь приятное. Какой-нибудь неожиданный комплимент, выдумать который могут только механизмы. От него женщина застывает, полусонная, в полупрозрачной короткой сорочке, и краснеет как помидор на второй сверху полке. Холодильник же думает при этом, что если бы женщина тоже была холодильником или хотя бы морозильной камерой, он бы подарил ей все сложенные в него овощи, молочные продукты, лоток с двенадцатью коричневыми яйцами в своих гнездышках, нарезанную колбасу и сыр, вчерашнее овощное рагу и детские йогурты. Он готов отказаться от всего. Даже принадлежащее мужу пиво подарил бы женщине. Если бы только она была холодильником.

«Хочешь, я покажу тебе мой провод?»

«Чего-о?»

Идиллия разбивается, как выроненное из рук куриное яйцо. Люди бывают такими бесчувственными и скучными. Что они знают о страсти и привязанности. Ни хрена не знают. Знают, как строить заводы и торговые центры. Знают, как делать аборт и искусственное оплодотворение. А вот любовь явно за пределами их понимания. Маленькие млекопитающие с большим извращенным мозгом.

Рождественский сочельник ознаменовал глинтвейном. С утра сжег полную ванну дров и поставил на угли большую кастрюлю, в которую налил красного вина, рома и добавил всякие пряности и приправы.

У этой кастрюли счастливая судьба. Она хоть и не увидела хозяйку, зато избежала встречи с тем волосатым типом без глаз и носа. Это можно считать большой удачей, если взглянуть на нехилую кучу загаженных кастрюль в отделе товаров для кухни.

Рождественский глинтвейн вышел на славу. Я налил его в термос и взял с собой на крышу. Снега не было. Небосвод сулил даже какой-то просвет, и под общим воздействием этого прояснения и горячего напитка в моей душе шевельнулась детски наивная надежда на счастливое завтра. Я тут же высмеял этот порыв чувств. Безжалостно и грубо. Прежде, чем надежда начала держать головку. И надежда, my ass, отошла вместе с околоплодными водами.

Бинокль, ружье и термос. Жадно оглядываю окрестности – стараюсь максимально использовать куцые часы светлого времени суток. День коротенький, как член у белого человека на ледяном ветру. Ночь длинная, как у негра… Подыскиваю подходящий каламбур. Что у черных длиннее, чем у белых? Злость? Или кость.

Смотрю в бинокль. Яркий свет, пронизывая лес, рисует на снегу штрихкод. Такой длины, что представить себе подходящий для него по размерам сканер невозможно. Скольжу взглядом по черточкам разной толщины, и внезапно у меня перехватывает дыхание.

До машины, стоящей у самого дальнего края парковки, со стороны Тартуского шоссе тянется длинная цепочка следов. Повинуясь первой реакции, я быстро присел. Блин… Какого черта! Сделал судорожный глоток. Еще один. Спрятался за снежной крепостью. Руки как чужие, бинокль ходит туда-сюда. А следы крупные. Намного крупнее человеческих, это ясно. Только проложены как-то по-человечески, правда, из-за своей величины с очень короткими промежутками. Похоже на шаги циркового медведя, несмотря на все неудобство вынужденного передвигаться на задних лапах. Но в медведя мне не верится. С чего бы дрессированному зверю являться по Тартускому шоссе и исчезать возле какой-то заваленной снегом машины. И вообще, даже для медведя следы крупноваты.

Кто-то ночью пришел со стороны Тарту, добрался до этой машины, после чего провалился. Я что, уже совсем чокнулся? Проверил ружье. На всякий случай загнал в стволы по патрону. Кажется, придется топать туда. Хлебнул из термоса. Глинтвейн остыл. Не термос, а дешевая китайская дрянь.

Не разгибаясь, прокрался к южному краю крыши и спрятался за буквой «К». Следы довольно ровные и идут прямо по шоссе, невзирая на почти метровый слой снега. Какой зверь способен целенаправленно идти по дороге в город? Что-то сомнительно. Тогда, кто? Иван Пихто? Дед Мороз?

Солнце все интенсивнее прорезалось сквозь тучи. Отраженный от снега свет был настолько резким, что слепил глаза. Сходил за солнечными очками. Когда вернулся в засаду, показалось, что возле машины все как было. Сердце чуть не выпрыгивало из груди. Дышать, невзирая на проясняющуюся и тихую погоду, становилось все труднее. Возможно, из-за мороза. Тянуло закурить, но отказался от этой мысли. Через некоторое время передумал и закурил, незаметно выдувая дым в снег у себя под ногами.