Здесь, на Земле - Элис Хоффман

— Он не хотел… Он не серьезно…

Гвен смотрит на мать и чувствует странную нежность, как после плача.

— Мама, — произносит она с интонацией взрослого, поясняющего ребенку простую, как дважды два, задачку, — он совершенно серьезно.

Сьюзи Джастис торопится домой после бурной поездки во Флориду. Всего за шесть дней она успела побывать в Палм-Бич, Форт-Лодердейле и Майами и даже заскочила на пару часиков в Орландо. Ей нужно написать для «Горна» цикл статей о том, где лучше селиться после выхода на пенсию или просто провести свободную недельку, позагорать, поплавать. Она, конечно, не напишет в этих жизнерадостных статьях, как до безумия не хочется после теплых краев возвращаться в родимый собачий холод и что лучше бы был у тебя человек, который вынет корреспонденцию из почтового ящика в твое отсутствие и приглянет за топкой в подвале (которая, похоже, приказала долго жить, и ты возвращаешься в стылый, как ледышка, дом, с трубами, что вот-вот лопнут от мороза).

Сейчас, когда в подвале возится Кен Хелм (чинит чертову топку), а Сьюзи, все еще в куртке и перчатках, заваривает себе чай на кухне, в дверь стучат. Это Эд Милтон — с пиццей и двумя ее лабрадор-ретриверами. Всю эту неделю псы жили у него и теперь следуют повсюду за ним по пятам, глядя с нескрываемым обожанием (еще бы — кто, как не он, отмерял им гранулированный корм!).

— Класс! — не удерживается Эд при виде загара Сьюзи, хотя солнечная Флорида и не с такими блондинками справлялась.

— У меня просто кончился крем от солнца, — объясняет та.

— А ты, часом, не в тропики, не на форум южнотихоокеанских стран ездила? Надо было мне с тобой поехать, убедиться.

Отчего руки Эда, обвившие ее, так теплы? Из-за окружающего холода или ей действительно его не хватало?

— А я бы тебе не разрешила, — шепчет Сьюзи.

Из подвала доносится лязганье металла о металл.

— Что там?

— Кен Хелм, — поясняет она. — Топка гробанулась.

Ей очень не хочется признаться себе; в том, что она действительно скучала по Эду, и Сьюзи злится. Нет, совсем не так желала бы она вести свою жизнь: с томлением при разлуках и в полной уверенности, что они заберутся в постель, как только за Кеном закроется дверь, хоть нужно еще настрочить целых четыре «курортные» статьи. Завтра же пойдет в библиотеку и отыщет там какой-нибудь путеводитель, нечто вроде «Отдых во Флориде», поскольку, откровенно говоря, она куда больше разузнавала о прошлом Холлиса, чем вникала в сравнительные характеристики тамошних ресторанов, парков и мотелей.

— Так вот, самое интересное, — продолжает взахлеб рассказывать она Эду за поеданием пиццы, — что все — представь себе! — абсолютно все избегали упоминания о нем. Его адвокат наотрез отказался со мной встретиться. Я ходила в район его многоэтажек в Орландо (он там совладелец), и никто не захотел говорить со мной. Даже вахтер. Пошла на его ипподром в Форт-Лодердейл — та же история: все словно воды в рот набрали. Словно он вообще не существует, хотя, поверь мне на слово, недвижимости у него там — не перечесть.

— Стало быть, результатов — ноль? — спрашивает Эд, уплетая второй кусок пиццы и не отрывая глаз от Сьюзи.

— Не совсем. Я отыскала-таки одного парня, — тут она смеется, увидев выражение лица Эда. — Не ревнуй, тому «парню было лет семьдесят: бывший наездник, все еще таскает воду и овес ипподромным лошадям. Так вот, я оплатила ему выпивку в баре и осторожно завела речь о Холлисе. А он в ответ: «А, мистер Смерть…»

— Что-о?

— Сама не понимаю. Еще он сказал, что Холлис делал свои деньги у богачей и к тому времени, как закончил, сам стал не беднее их.

— Как ты сказала? — перестав жевать, переспрашивает Эд. — Тотализатор, скачки и темные субъекты с миллионами в карманах? Я правильно понимаю?

— Именно. Думаешь, незаконные ставки?

— Сьюзи, — медленно, с расстановкой произносит Эд, — не ходи дальше этой дорожкой.

Сьюзи щурится. Похоже, она взяла-таки верный след. Пронеслась волна теплого воздуха, и внизу загудела топка.

— Никогда, слышишь, — говорит она с напором, — никогда мне так не говори. Я серьезно.

— Ладно, если хочешь, я скажу тебе, что думаю. В суде это называют мошенничеством со страховкой.

— Ну вот, — кричит Кен Хелм из подвала, — теперь работает!

— Бывали такие случаи на ипподроме «Олимпия». Представь себе: лошадь, купленная за бешеные деньги, вдруг перестала брать призы. Тогда самое рентабельное дело — несчастный случай. Желательно с летальным исходом. И ты получаешь кругленькую сумму страхового платежа.

— Есть! — ликует Сьюзи. — Я взяла его!

Эд качает головой.

— Ты ничего не сможешь доказать. Участие Холлиса в чем-либо подобном было так давно, что на сегодня нет никаких записей — подчищены даже в гроссбухах тех самых одураченных страховых компаний, и каждый, с кем ты встретишься по этому поводу, внезапно заболеет кратковременной потерей памяти.

— Так что теперь, мне все забыть? После того, что он творил?

— Некоторым и не такое сходит с рук.

В тоне Эда Милтона чувствуется горечь.

— Но кто-то должен заставить его расплатиться за все, что он сделал, — произносит Кен Хелм.

Он поднялся наверх, грязный с головы до ног от возни с топкой в подвале; на стенке, к которой он сейчас прислонился, останется налет черной пыли.

— Привет, шеф, — говорит Кен Эду. — Я, как мог, топку починил, — обращается он к Сюзанне, — Однако со временем без новой вам не обойтись.

Она провожает его до двери.

— Будете продолжать искать что-нибудь на Холлиса? — спрашивает Кен перед уходом.

— Не знаю, не знаю. Может, и опущу руки.

Нет у нее духу сказать ему, что суд, которого она желает, — не обязательно земной. Как в Евангелии от Матфея (единственное, что она из всей Библии помнит): «Милосердия хочу я, а не жертвы».

Вечер. Сьюзи распаковывает чемодан и слышит, как Эд пустил воду в душе. Бог весть отчего, звук льющейся воды успокаивает ее, дает надежду. Да уж, она всех в Дженкинтауне удивит, включая и себя саму, выйдя замуж за этого Парня. Супружество, в конце концов, это доверие, без которого не сделать шаг в неведомое. «Мы будем вместе… Мы — одно, с сего дня и до скончания века…»

Билл Джастис тоже сейчас размышляет об этом, сидя на кухне с включенной на ночь лампой. Супружество… Что это? Взаимовыгодный договор? Обещание преданнейшей любви? Соглашение, заключенное с другом или даже с врагом, а чаще всего — с абсолютно неизвестным тебе человеком, которого, как тебе кажется, ты знаешь полностью? И можно ли любить двух одновременно? Судья ломает голову над этим вот уже три десятка лет, а ответа как не было, так и нет. По-разному люди понимают суть любви, а Билл Джастис слишком стар и утомлен, чтобы надеяться на прояснение этого вопроса.