Стрекоза в янтаре. Книга 1. Разделенные веками - Диана Гэблдон

— Что ты делаешь? — удивилась я.

— Нет, это ты что сделала, Саксоночка? — воскликнул он, заглядывая мне под мышку.

— Побрилась, — с гордостью ответила я. — Вернее, навощилась. К Луизе приходила сегодня утром ее servante aux petits soins[15], ну, нечто вроде личной косметички. Она и меня заодно обработала.

— Навощилась?.. — Джейми в полном недоумении переводил взгляд со свечи в подсвечнике на меня и обратно. — Ты что же, совала воск себе под мышки?

— Да нет, не тот воск, что ты думаешь, — успокоила я его. — Ароматизированный воск из пчелиных ульев. Косметичка нагрела его, затем наложила вот сюда, пока он еще был горячим. А потом отодрала, как только он остыл. — Я слегка поморщилась при этом воспоминании. — И вот, полюбуйся, лысенькая, что твой дядюшка Боб.

— Мой дядюшка Боб никогда бы не потерпел ничего подобного, — сурово заметил Джейми. — И вообще, на кой черт тебе это понадобилось? — Он всматривался мне в подмышку, все еще не отпуская руку. — Ведь больно… было… навер… апчхи! — Он отпустил руку и отскочил. — Я говорю, больно, небось было? — спросил он, поднося платок к носу.

— Ну, немножко, — созналась я. — Однако результат того стоит, не правда ли? — Я подняла обе руки и повертелась перед ним, как балерина. — Впервые за долгие месяцы чувствую себя абсолютно чистой.

— Стоит? — Он все еще пребывал в недоумении. — Но при чем здесь чистота?

Лишь с запозданием до меня дошло, что ни одна из шотландок, с которыми мне доводилось встречаться, не использовала депиляторий. К тому же Джейми никогда не вступал в достаточно тесный контакт с парижанками из высшего общества, чтобы заметить эту тонкость.

— Ну, — начала я, в этот миг с особой отчетливостью представив себе, с какими, должно быть, трудностями сталкиваются антропологи, пытающиеся истолковать обычаи какого-нибудь первобытного племени, — так, по крайней мере, меньше пахнет.

— А что плохого в том, что ты пахнешь собой? — осведомился он. — Пахнешь женщиной, а не какой-то там цветочной клумбой? Я ведь мужчина, а не пчела, Саксоночка. Ну что, будешь мыться или нет? Иначе я к тебе и на десять футов не подойду.

Я взяла губку и начала протирать тело. Мадам Лассер, косметичка Луизы, намазала меня всю с головы до ног ароматизированным маслом, — одна надежда, что оно легко смывается. Все же это страшно угнетает — видеть, как он бродит вокруг кругами, настороженно принюхиваясь и сверкая глазами, словно волк, кружащий в поисках добычи.

Окунув мочалку в таз, я бросила через плечо:

— Эй, я и ноги тоже обработала.

Осторожно покосилась в его сторону. На смену удивлению пришла полная растерянность.

— Ну, уж ноги-то у тебя ничем не пахнут, — заметил он. — Разве что будешь ходить по колено в коровьем навозе.

Я повернулась и, подобрав юбку до колен, оттянула носок ступни, демонстрируя изящный изгиб икры и лодыжки.

— Смотри, насколько они стали красивее! — сказала я. — Гладкие, стройные, не то, что какая-нибудь обезьянья лапа!

Он перевел взгляд на свои волосатые коленки, уязвленный до глубины души.

— Так, выходит, я, по-твоему, похож на обезьяну?

— Да не ты! — Я уже начала терять терпение.

— Но ноги-то у меня всегда были куда волосатее, чем твои!

— Естественно, ты же мужчина.

Он было собрался ответить что-то, но лишь покачал головой и пробормотал под нос фразу по-гэльски. Затем уселся в кресло, откинулся на спинку и, сощурив глаза, начал наблюдать за мной, время от времени бормоча что-то под нос. Я не стала требовать от него перевода.

К тому времени, когда я уже почти отмылась, атмосфера накалилась настолько, что я решила предпринять попытку к примирению.

— Знаешь, могло быть и хуже, — заметила я, намыливая внутреннюю сторону бедра. — Луиза удалила вообще все волосы с тела.

Это заявление настолько потрясло его, что он снова перешел на английский, по крайней мере на время:

— Что? И даже со своего горшочка с медом?

— Гм… — буркнула я в ответ, довольная уже тем, что эта сенсационная новость отвлекла его от рассуждений на тему моего поведения. — Да, все волосы. До единого. Мадам Лассер повыдергивала их без всякой жалости.

— О, Дева Мария, мать Пресвятая Богородица! — Он зажмурился, словно отвергая саму мысль о случившемся.

Чуть позже открыл глаза и уставился на меня сверкающим взором.

— И на кой же черт ей понадобилось быть лысой, как шар?

— Она говорит, — осторожно начала я, — что мужчины находят это сексуальным.

Густые рыжие брови поползли вверх и почти скрылись под волосами, спадающими на лоб — нелегкий трюк для мужчины с высоким лбом.

— Да перестань бормотать, наконец! — прикрикнула я на него, бросая полотенце на спинку стула. — Я не разбираю ни слова.

— Ну и слава Богу, что не разбираешь, Саксоночка, — ответил он.

— Ладно, так и быть, — решился вдруг Джейми за завтраком, ткнув в мою сторону ложкой. — Можешь идти. Но только кроме лакея возьмешь в провожатые Муртага. Там, возле этого собора, район, который пользуется дурной славой.

— Но к чему мне провожатый? — Я отодвинула тарелку с овсянкой, на которую взирала без всякого энтузиазма. — Джейми! Ты что, хочешь сказать, что не возражаешь, если я пойду в «Обитель ангелов»?

— Сам не знаю, что именно я хочу сказать, — ответил он, деловито ковыряя в своей овсянке. — Но думаю, что не возражаю. Уж лучше работать в больнице, чем проводить время у Луизы де ла Тур. Полагаю, что на свете есть худшие вещи, чем общение с нищими и преступниками, — мрачно добавил он. — Уж по крайней мере вряд ли ты явишься оттуда с выщипанным причинным местом.

— На этот счет можешь быть спокоен, — обещала я.

В свое время мне пришлось перевидать немало хороших больничных сестер и всего лишь несколько отличных, которые умудрялись превратить свой нелегкий труд в праздник. Что касается матери Хильдегард, то это был как раз обратный случай, и результаты впечатляли.

Трудно было вообразить более подходящую персону для руководства заведением, подобным «Обители ангелов», чем матушка Хильдегард. Огромная, ростом около шести футов, с сухой ширококостной фигурой, завернутой в ярды черной шерстяной ткани, она парила над няньками и сестрами, как воронье пугало, надетое на палку и охраняющее тыквенное поле. Привратники, сестры, пациенты, санитары, послушники, посетители, аптекари — их всех точно ветром сдувало при ее появлении, или же они сбивались в компактные группки, которыми матушка Хильдегард могла легко управлять.

Господь наделил ее не только внушительным ростом, но и лицом, таким уродливым, что это почти граничило с гротеском, а потому не удивительно, что она посвятила свою жизнь служению Господу, — Иисус был, пожалуй, единственным мужчиной, от которого она могла бы ожидать взаимности. Голос у нее был низкий и звучный, с характерным носовым гасконским акцентом, он гремел в больничных коридорах, словно отголосок церковного колокола. Сначала было только слышно ее, уже потом — видно. При ее приближении холл наполнялся звуками ее голоса, затем появлялась она сама и направлялась к своему кабинету, где ее ожидали придворные дамы, в том числе и я, пытавшаяся укрыться за спиной герра Гертсмана, как пытаются укрыться от урагана обитатели какого-нибудь островка, ищущие спасения за хрупкой перегородкой.