Имперский маг - Оксана Ветловская

— Вы меня очень презираете?

Штернберг от неожиданности не сразу нашёл что ответить.

— Вовсе я вас не презираю, Дана. С чего вы вдруг такое вообразили?

Девушка пожала плечами.

— Ну, вот то, что я дура неотёсанная и ещё это… недочеловек. — Словечко из пропагандистского лексикона она произнесла без малейшего оттенка иронии. — Да и вообще… разве обычно мужчины не презирают женщин?

Какие странные вопросы, однако, водятся в этой хорошенькой тёмно-русой головке. Штернберг в очередной раз пожалел, что сознание девушки защищено слишком прочным ментальным барьером.

— Уж что-что, но дурой вас точно не назовёшь, — усмехнулся он — Да и стал бы я проводить индивидуальные занятия с дурой? Образование — дело наживное. А касательно «недочеловека» — этот перл вы от доктора Эберта услышали? Не обращайте внимания на его слова, бедняга с отличием окончил «наполас», и его котелок до того забит подобным мусором, что на ходу сыплется… И с чего вы взяли, что мужчины презирают женщин?

— Мужчины сильнее.

Штернберг склонил голову, пытаясь поймать взгляд курсантки. Та по привычке не поднимала глаз. Они сидели за столом друг напротив друга в пустой комнате для занятий, весеннее солнце стлало по полу ковры из ослепительного золотисто-белого света.

— Дана, вы целых три года провели в концлагерях — и выжили. Я, клянусь, никого ещё не видел сильнее вас. Мне и двух месяцев подобной жизни, наверное, хватило бы на то, чтобы стать затем украшением местечка Хаар, его ещё называют «городом идиотов», это клиника для душевнобольных под Мюнхеном. Был бы там самый главный оберштурмбан псих.

Девушка посмотрела на него с кривой улыбкой, но, когда заговорила, голос был глух и мрачен.

— К тому же я убийца. Вы недавно нам про карму рассказывали, помните? Если эта штука и впрямь существует, то теперь мне вся жизнь будет сплошной кондей, ведь так?

Штернберг даже не знал, что на это сказать.

— И потом, — продолжала Дана, — я ведь вам для того-то, видать, и нужна, чтоб по вашему приказу каких-нибудь врагов рейха, вот как вертухаев, по-тихому кончать, верно? А на хрена я ещё такая гожусь…

— Разве вас после всего этого можно назвать дурой? — делано улыбнулся Штернберг.

— Чтоб вот так убивать, надо ненавидеть. До того ненавидеть, что ничего внутри не остаётся, кроме ненависти. Такого не сделаешь по приказу, — тихо говорила девушка, водя указательным пальцем по кромке столешницы. Штернберг припомнил, как она прослеживала пальцем извилистые линии грязных разводов на железном столе в камре для допросов, в штрафблоке Равенсбрюка.

— А больше я ничего и не умею. Я, похоже, и вправду недочеловек, да?

— Послушайте, кто вам какой гадости наговорил? — поморщился Штернберг. — Что вы, в самом деле, заладили, перестаньте сейчас же.

Курсантка покорно замолчала. Штернбергу было странно-неуютно. Его хищной зверушке не полагалось задавать таких вопросов. Даже нож в её руках был естественнее и понятнее. Но, кажется, он серьёзно ошибся в своём суждении о ней. «Можно… я останусь здесь?» — спросила она тогда, и какая прозрачная дрожащая тишина ждала его ответа. Да, девица была дикаркой — но, похоже, всё-таки не из людоедского племени.

— А чем вы сами хотели бы заниматься? — спросил Штернберг с неподдельным любопытством.

Было очевидно, что девушку его вопрос сильно озадачил.

— Я не знаю, — неловко сказала она наконец, глядя, по обыкновению, на его руки.

Девчонку определённо завораживают все эти кольца и запонки, подумал Штернберг. Ей никогда раньше не доводилось видеть столько драгоценностей сразу. Никто никогда не дарил ей блестящих безделушек, какие обычно дарят девушкам, да и вряд ли она когда-нибудь дождётся подобных подарков…

— Раз вам не по душе чёрная магия, оставим её в покое, Бог с ней. С вашим талантом можно достичь успеха и в других областях. Герр Франке уже объяснял вам основы ясновидения?

— Да, — девушка нахмурилась. — Но он не хочет, чтобы я ходила на его занятия. Он говорит, у меня для этого слишком грязная аура. И не разрешает даже дотрагиваться до тех кристаллов, которые раздал остальным.

Штернберг вздохнул. Впрочем, всё вполне справедливо, следовало ожидать…

— Я поговорю с герром Франке — хотя нет, вот что, обойдёмся лучше вовсе без него. — «Грязная аура». Можно подумать, сам Франке носит над головой сияющий нимб и достоин немедленной канонизации… — Да, для начала нам придётся съездить в город и приобрести хороший инструмент. — Штернберг улыбнулся пришедшей в голову забавной идее.

— Нам? — повторила Дана.

— Вот именно, мне и вам. Без вас выбор не будет удачным.

— Какой ещё выбор? — спросила она с опаской.

— Это сложно объяснить. Лучше просто увидеть.

Штернберг стёр с пола белой тряпицей Глаз дьявола и с усмешкой поглядел на огорошенную новостью курсантку. Та, однако, вовсе не казалась сильно напуганной или недовольной.

Прежде всего Штернберг взял у врача школы медицинскую карту курсанточки. Помимо подробных антропометрических данных, каковые, собственно, ему и требовались, он обнаружил там кое-какие любопытные и умилительные записи. Так, в расологической иерархии его ученица была определена как «хорошо сбалансированный расово-смешанный тип» (сбалансированный и впрямь на загляденье хорошо, господа расоведы, куда там вашим арийкам). Цвет глаз был расписан как «тёмно-зелёный со светло-зелёными, серыми и карими вкраплениями» (такая тщательность позволяла догадываться, что бедный протоколист утонул в этих глазах). Зрение — высший показатель (везёт же некоторым). Хронических заболеваний не имеет; на здоровье не жалуется; рана на ноге зажила без осложнений (слава Богу). Гинекологическое обследование (так-так, любопытненько): месячные восстановились. Virgo, (Ах, какая прелесть!)

— Дана.

Из всех преподавателей только он один звал её по имени, и его голос невозможно было спутать ни с чьим иным — обволакивающий, мягко ложащийся на слух, как густая синяя тень на снег. В последнее время ей почти нравилось слышать этот голос.

— Пойдёмте со мной.

Что-то в нём на сей раз было необычно. Дана не сразу поняла, что именно. Сегодня он был не в униформе, а в гражданском костюме (и его длинный силуэт стал ещё прямее, ещё уже с боков, ещё шире в плечах). Тем не менее это была прежняя его чёрная шкура — претерпевшая незначительную линьку, чтобы вышедший из стаи незаметно влился в стадо.

Дана покорно пошла следом за ним. Она теперь старалась быть очень послушной. Ей хотелось, чтобы он как можно чаще бывал рядом — говорил с ней, учил чему-нибудь или хотя бы просто сидел напротив и заполнял какие-нибудь ведомости своим каллиграфическим почерком, а она смотрела. С ним было хорошо и таинственно. После выхода из полумесячного заключения она научилась ценить его ни с чем не сравнимое присутствие. Но он — эсэсовец; её странная привязанность к нему невероятно постыдна. Дана сердилась на себя за то, что позволила этому вкрадчивому чудищу обрести какое-то особое значение в её глазах.