Милая Роуз Голд - Стефани Вробель

Когда я подняла взгляд, мама прекратила мурлыкать веселый мотивчик. Я и не заметила, когда она начала. Мама шмыгнула носом:

– Но мы-то с тобой знаем, что это все глупости и вранье.

Нет, пронеслось у меня в голове. Нет, нет, нет. До этого момента я не понимала, как сильно мне хочется сохранить наши отношения.

Мама сжала мои ладони в своих:

– Ты ведь знаешь, как я люблю тебя, милая. Я бы ни за что и никогда не причинила тебе вреда.

Я вырвала руки, покрасневшие, дрожавшие, из ее цепкой хватки. Мне казалось, что я вот-вот взорвусь и разлечусь на миллион маленьких осколков, а из моих ушей и глаз польется кипящая лава.

– Ты хочешь сказать, что невиновна? – спросила я, едва не скрипя зубами.

Мама фыркнула и отмахнулась от меня.

– Я никогда не называла себя идеальной матерью, – ответила она, – но я всегда старалась изо всех сил.

– Вот только не надо…

– А я тебе не рассказывала про…

– Ты опять уходишь от ответа. Вспомни, что ты говорила мне раньше, когда я так поступала, – сказала я, перебив ее, как когда-то делала она сама. – Нарисуй линию на песке. С какой стороны от нее ты стоишь? Ты травила меня или нет?

Мое сердце бешено колотилось. Я была уверена, что сейчас оно либо провалится куда-то вниз, либо проскочит через горло и вылетит наружу. Я вытерла ладони о джинсы. Мама молча наблюдала за мной с полуулыбкой на губах. Потом она усмехнулась:

– Вот почему я не разрешала тебе много смотреть телевизор. Когда смотришь слишком много сериалов, мозг разжижается, и ты начинаешь думать, что жизнь похожа на кино.

– Да или нет? – В моем голосе больше не было доброжелательности.

Мама перестала улыбаться. Она чуть не убила меня взглядом.

– Нет, конечно, нет, – сказала она. – Брось эти глупости. Ты перешла все границы. Не забывай, кто тебя вырастил, нахалка неблагодарная.

Я отшатнулась. Мама ни капли не изменилась. Мне следовало бы об этом догадаться. У меня в жизни не было ни одного человека, который бы меня не разочаровал.

– Я не виновата в том, что у тебя нет друзей и что у тебя бесперспективная работа. – Мама раскраснелась. Она явно закипала. – Тебе некого винить, кроме себя, в том, что ты криворукая уродина. Я дала тебе все возможности. Ради тебя я отказалась от карьеры, от свободы, от надежды на романтические отношения. Я отдала тебе все – всю себя. Можешь ты это понять своей тупой башкой? И чем ты меня отблагодарила? Предала меня при первой же возможности! Вышла давать против меня показания! Ты верила этой швабре Алекс и ее мамашке, у которой рот не закрывается! Ты верила им больше, чем мне! Я здесь по твоей вине, а не по своей.

«Продолжай, – мысленно сказала ей я. – Сожги все к чертям».

– Как ты смеешь врываться сюда после четырех лет молчания и требовать извинений? – закричала моя мать. – Это ты должна извиняться. Где я так согрешила, что Небеса послали мне такую дочь? В детстве меня избивали даже за мелочи. Скажи спасибо, что не в моих правилах хвататься за ремень!

– Потише, заключенная! – рявкнул стоявший в углу охранник.

Его голос напомнил мне о том, где я нахожусь. Я отпустила подлокотники, в которые вцепилась, слушая маму. Здесь она ничего мне не сделает. Мне нечего бояться.

Мама откинулась на спинку стула, успокоившись. Она всегда быстро остывала. Прежняя я тут же попыталась бы загладить свою воображаемую вину. Я тогда мечтала быть идеальной дочерью. Но больше мне не нужно было строить из себя пай-девочку. Я больше не принадлежала своей матери. Я могла уйти в любую минуту.

Стиснув зубы, я собрала свои вещи и достала из сумки солнечные очки. Пусть мама дальше стареет в тюремной камере, а я пойду наслаждаться солнечным деньком. Я отодвинула стул от стола.

– Прости, – выпалила мама. – Я не должна была говорить про ремень. Это было уже слишком. Ты же знаешь, что я бы и пальцем тебя не тронула.

Я сидела, отодвинувшись от стола. Злость мешала мне придумать ответ.

Мама жестом предложила мне снова подвинуться поближе к столу.

– Ну-ну, иди сюда. Я принесла тебе фотографию собаки одной из заключенных. – Она достала фото из кармана. – Брокколи – так зовут песика – живет в Калифорнии у мужа этой женщины. Он только что занял первое место на Всемирной выставке уродливых собак. Вот, посмотри. – Я сидела со скрещенными на груди руками, отказываясь сдвинуться с места. – Ладно, я сама к тебе подойду.

Нависнув надо мной, она сунула мне под нос фотографию и принялась щебетать о том, какая смешная эта страшненькая собака. Передо мной вновь была милая, остроумная мама, к которой я привыкла. Но я не услышала ни слова из того, что она говорила. Впервые за долгое время я мыслила абсолютно ясно.

Меньше чем через год мама выйдет на свободу, и снова начнется этот бесконечный цикл: доктора Джекила то и дело будет сменять уродливый мистер Хайд. За лаской и шутками обязательно последует насилие, а потом мама снова превратится в лапушку. Накричать на нее или даже дать пощечину? Нет, этого недостаточно для таких перепадов настроения. За столь ужасное зло нужно наказывать иначе.

Я должна оставить маме шрам. Что-то, что всегда будет напоминать ей о полученном уроке. Я посмотрела на часы на стене. Через шесть минут охранник скажет, что свидание окончено. Шесть минут можно потерпеть. Поэтому я сделала вид, что слушаю мамину болтовню. Я улыбалась, смеялась и ахала в нужных местах. Я играла роль любящей дочери до тех пор, пока охранник не сообщил мне, что время вышло. Для того чтобы победить мою маму на ее поле, нужно было притворяться. Однажды, уговорив полицейского не выписывать штраф за превышение скорости, мама сказала мне, что манипулировать людьми намного проще, когда они не видят в тебе угрозы.

Я отодвинула стул, встала, подошла к маме и крепко ее обняла.

– Ты не обиделась? – спросила она меня, вглядываясь в мое лицо.

Я широко улыбнулась, помотала головой и пошла к выходу, радостно крикнув ей на прощание:

– Увидимся через неделю!

Я припарковалась на стоянке «Уолша» и долго потом сидела в фургоне, кипя от злости. Оторвав руки от руля, я с удивлением заметила, что они дрожат. Меня еще никогда не трясло от злости. Чаще всего мои эмоции сводились к слезам и страху. Я подумала, что, наверное, больше никогда в жизни не смогу заплакать. Мне казалось, что за время свидания с мамой я постарела лет на сорок. Меня опять обманули. Это повторялось снова и снова.

Мне не хотелось, чтобы соседи, которых я могла случайно встретить в магазине, увидели меня в таком состоянии. Мне нужно было сначала успокоиться. Глубокий вдох, плавный выдох.

Я достала из сумочки телефон и открыла приложение с соцсетью, где у меня было больше всего друзей – целых тридцать пять. До Рождества оставалось несколько недель, и поэтому писали все только про праздники. Джонсоны катались на коньках в Риверфилд-парке. Кэт Митчем выложила фотографии щеночка: родители в этом году пораньше вручили ей подарок на Рождество. Я остановилась, увидев имя Софи Гиллеспи: они с папой и с остальными стояли возле высокой сосны на елочном базаре. Папа показывал большие пальцы и глупо улыбался. С виду он был абсолютно счастлив. Вряд ли этот человек не спал ночами, жалея о том, что потерял меня.