Тарантул - Сергей Валяев

— Я сам не понимаю, почему я здесь?

— А потому, что я тебя от себя не отпущу, Алексей, и не надейся.

— А кто хотел меня отправить на учебу и с глаз долой.

— Я. И знаешь, почему?

— Почему?

— Ты очень доверчивый мальчик. Я этого всегда боялся. И вот, пожалуйста, тебя использовали, как марионетку. И ты с радостью исполнил чужую волю.

— Я исполнил свою волю.

— Нет, чужую.

— Нет, свою.

— Прекрати меня пихать, гадкий мальчишка.

— Мне тоже неудобно.

— Ладно, черт с тобой: пока свободен, как ветер.

— Спасибо.

— Да помни, дурак: убивая других, убиваешь себя…

И на этих словах крышка гроба сдвинулась и перед моими глазами закачался мутный свет, и в нем увидел два человеческих силуэта, они были поначалу зыбкие, словно отражение в воде, однако вскоре приобрели реальные очертания. Один из них держал у моего лба пистолет с глушителем. Я решил, что это продолжение кошмарного сна и закрыл глаза.

— Э, нет, милай, просыпайся, — услышал голос. — Пора платить долги.

— А вы кто? — задал глупый вопрос. — И как сюда?..

— Мы твои друзья. Пока, — усмехнулась сладкая парочка. — Все зависит от твоего поведения, Чеченец.

— У меня в школе было примерное поведение, — поднимался, размышляя как действовать против людей с оружием.

— И не думай, — прочитали мои мысли эти странные гости. — Хочешь к Лаптю, ты нам только скажи. Отправим бандеролью.

— К нему нет, — натягивал штаны. Я уже там был, промолчал.

За окном угасал день — и краски неба казались нездоровым выплеском душевных эмоций художника абстракциониста.

Неожиданные гости были уверены в своих действиях; чувствовалась служебная выправка, движения были аккуратны и корректны. На ментовско-МПСовскую братию не походили, те пустили бы пулю без всяких разговоров. Тогда кто вышел из моего больного сна, точно из болотных топей?

— И не делай лишних движений, Чеченец, — предупредили, когда покидали квартиру. — Если не хочешь иметь лишних дырок.

Я поблагодарил за столь обходительное беспокойство о моем здоровье. Приятно иметь дело с интеллигентными людьми. Такие вначале прочитают лекцию о вреде тутовичного шелкопряда на табачных плантациях Алабамы и только после вздернут тебя за твои же нежные ребра на дыбе.

У подъезда нас поджидал буржуазный «бьюик», что доказывало: на меня имеются определенные положительные виды. Во всяком случае, на труповозку лимузин никак не был похож.

Меня зажали на заднем сидении, как пирожок в духовке, и мы отправились в путь. Замелькали знакомые улицы и переулки, прохожие на тротуарах были настолько далеки, что казалось я смотрю на них из лунного кратера.

Выкатив на скоростную магистраль, авто устремилось в столицу. Заснеженные деревеньки, пластающиеся вдоль дороги, казались нежилыми, лишь слабые соломенные огоньки в оконцах и химический дым из труб доказывал люди ещё обитают на пространстве, именуемом Россия.

Мягкое движение и ровный звук отрегулированного мотора убаюкивал. Мои спутники осоловело смотрели перед собой, они были стойкие оловянные солдатики и спали с открытыми глазами. Можно было начинать против них боевые действия, равно как и против водителя с не защищенной шеей, да зачем? Можно выиграть в малом, проиграв в большом. Необходимо было понять затеявшуюся новую интригу. Трудно сражаться с тенью, с призрачной фата-морганой — невозможно. Единственное оружие в борьбе с призраками: терпение и ангельская выдержка.

Огромный, светящийся космическими огнями мегаполис остался в стороне. «Бьюик» шел по заданной траектории МКАД, мои сопровождающие ожили, как астронавты перед высадкой на планету в созвездии Черных Маргиналов.

Затем машина свернула на лесную, бетонированную дорогу, приведшую нас к некоему объекту, похожему на военный городок, окруженный колючей проволокой. На КПП дежурили офицеры в полушубках, отороченными белым мехом, в валенках и шапках-ушанках. Мне показалось, что я угодил в другой временной срез — Подмосковье, 1941 год, и где-то рядом идут кровопролитные бои за столицу.

Короткая проверка документов, франтовская отдача чести, и мы продолжили наш путь по закрытой территории. Среди сосен и елей находились коттеджи из красного кирпича и какие-то здание казарменного типа. У одного из этих домов «бьюик» притормозил, и меня попросили из его уютного салона. По хрумкому, искрящемуся от света прожектора снегу наша великолепная троица протрусила к двери.

Пока все мне казалось игрой в «казаки-разбойники». На двери имелась трафаретная табличка, утверждающая, что посторонним вход запрещен. За ней дежурил полусонный солдатик в странной, без погон, форме. Интересно, куда же это я влип по самые гланды?

Пройдя по коридору, остановились у лифта. В нем рухнули вниз и летели в свободном полете вечность. Затем снова коридор, длинный, как кишка динозавра, с двумя пропускными пунктами, и наконец — путь закончен: я был запущен в странный кабинет, что-то вроде шкатулки, где ничего не было кроме стен, стола и двух стульев, прикрепленных к полу. Я прогулялся вдоль стен, ощущая макушкой, что за мной ведут наблюдение, как за подопытным кроликом. Должно, шкатулка была с секретом: для меня стены были непроницаемы, для моих оппонентов — нет.

Я пожал плечами и сел на стул, уставившись в одну точку, как меня учили. Что, собственно, происходит? Ровным счетом ничего. Если я кому-то нужен, пусть тот и нервничает. А я вспомню что-нибудь приятное.

Однажды, когда мы все жили, мама привезла меня и Ю на море. В нем было много воды, Ю уже умела хорошо ходить и смешно ковыляла по песочному берегу, а я, плескаясь на мелководье, визжал как недорезанный. Мы так полюбили море, что маме часто приходилось отлавливать нас на берегу и гнать хворостиной в домик, снятый Лаптевым на лето.

… На печи в тазах парила вода, пахло вареными яблоками и заплесневевшими бочками. Мама без лишних слов нас, орущих, сажала в эти бочки — и начинался банный вечер.

Я бы многое отдал хотя бы за один такой вечер. К сожалению, можно лишь определенное количество раз сесть в бочку…

У меня была своя бочка, большая, прекрасная, вонючая, склизкая бочка; у Ю — поменьше, но тоже старая и дубовая. Мама доливала кипяточку и начинала по очереди шкрябать наши запаршивевшие от соли и песка головы. Тот, в чьих волосах гулял тяжелый брусок хозяйственного мыла, вопил на всю округу, другой — подло хихикал, мол, так тебе и надо, золотогривый. Потом подходила очередь следующего оглашать местность воплями, а тот, который… хихикая, сам намыливал голову душистым мягким мылом и волосы становились желатиновыми, нежными… (что-что, а мыла тогда было навалом: и хвойное, и лесное, и ландышевое, и земляничное, и детское, и цветочное).

Потом меня и Ю извлекали из бочек и наждачно-чистым полотенцем вытирали насухо наши закопченные солнцем, монголоидные тела.