Продавец грез - Августо Кури

Учитель честно признался, что скрывал свои ошибки, промахи и глупости, которые представляли грязную часть его фундамента, но вместе с тем были важными составляющими его личности. Теперь мне ясно, что он хотел сказать, когда говорил: «Кто не признает темных пятен на своей репутации, тот имеет неоплатный долг перед самим собой, тот разрушает то человеческое, что в нем еще осталось».

Выслушав эти резкие слова, я начал понимать того, кто опутал меня чарами. Он не мог быть простым смертным. Ему следовало быть тем, кто выше мыслителя, выше человека блестящего ума и образования. Человек, обладающий такими качествами, мог быть объектом моего восхищения, но не мог бы захватить меня, не «выстругал» бы мое пораженное спесью «Я» по своей мерке. Он должен быть тем, кто побывал в полных препятствий долинах страха, кто увязал в болоте психических и социальных конфликтов, кого разрывали на куски хищники, пожирающие человеческий ум, кто терялся в лабиринтах безумия. И после всего этого он восстановил свои силы и написал роман о своем существовании. Да, как раз таким и является человек, за которым я иду.

Его мысли проникали в сознание, как мысли философа, а мир его души завораживал. Его реакции на жизненные ситуации были парадоксальными и колебались между двумя крайностями. С ним искали встречи кумиры современного социума, но он не делал различия между проститугкой И пуританином, между интеллектуалом и психически больным. Его способность чувствовать поражала нас.

Каждый раз, когда я видел, что полиция кого-то арестовывает и при этом работают телекамеры, я всегда закрывал лицо, желая избежать огласки. Человек, который сейчас стоял передо мной, своего лица не прятал. Я вспомнил, что он сказал психиатру на крыше здания, где мы познакомились. Тогда он сказал, что существуют два типа сумасшествия. И не побоялся добавить, что его сумасшествие было очевидным. Теперь, когда ему, не без нашей помощи, подготовили самую отвратительную ловушку, он, отнюдь не стесняясь своего прошлого, снова заявил о своих ранах перед более чем пятьюдесятью тысячами зрителей. Его честность была кристальной.

Когда он признавался в том, что предал свой фундамент, мой ум был переполнен мыслями о социологических феноменах. А кто не предатель? Какой пуританин в определенные моменты не является развратником по отношению к себе самому? Какой религиозный человек не предает своего Бога собственным высокомерием и низменными намерениями? Какой идеалист не наносит ущерб своим политическим взглядам во имя подпольных интересов? Какое человеческое существо не предает свое здоровье, работая сверх положенного времени? Кто не предает своих грез, превращая свою постель в ложе стрессов? Кто не предает детей в угоду собственным амбициям, утверждая при этом, что он работает на них? Кто не предает любовь единственной в его жизни женщины своими предубеждениями или нехваткой желания вести диалог, нехваткой терпимости?

Мы предаем науку своими абсолютными истинами, предаем своих учеников нашей неспособностью слушать их, предаем природу своим развитием. Как говорил нам учитель, мы предаем человечество, размахивая знаменами, свидетельствующими о том, что мы евреи, палестинцы, американцы, европейцы, китайцы, белые, черные, христиане, мусульмане. Все мы предатели, которым просто необходимо приобретать мечты. У всех нас где-то в глубине души сидит Иуда, мастерски прячущий свой фундамент под ковром активности, этики, морали и социальной справедливости.

Похоже, учитель читал мои мысли. Поняв, о чем я думал, он сначала внимательно посмотрел мне в глаза, потом перевел взгляд на первые ряды слушателей и продолжал.

— Интерпретация видений, путь кто-то назовет их галлюцинациями, позволила мне признаться себе в том, что мой психический недуг предшествовал моим потерям, — сказал учитель и, демонстрируя, что является существом человеческим, возродившимся из пепла, настроился на веселый лад и шутливо обратился к аудитории: — Осторожно, сеньоры, с вами разговаривает душевнобольной с большим стажем.

Первые ряды вышли из шокового состояния и заулыбались. Эту сцену трудно описать словами.

— Когда я понял, что предал фундамент, мне нужно было найти основы собственной жизни. Именно тогда я покинул лечебницу и надолго изолировал себя от общества для того, чтобы найти самого себя. Это был долгий путь. Я много раз сбивался с него. Но со временем я вышел из своего кокона и превратился в маленькую ласточку, парящую над улицами и проспектами, побуждая людей к поиску самих себя, — проговорил учитель и, снова повеселев, добавил: — Осторожно, друзья, это сумасшествие инфекционное!

Люди опять заулыбались и разразились аплодисментами, словно давно жаждали заразиться — такие люди, как я, Бартоломеу, Барнабе, Журема, Моника, Димас и многие другие. Я вспоминаю тот день, будто это случилось только сегодня, день, когда меня, желающего отказаться от всего, учитель ошеломил поэзией, прочитанным с чувством стихотворением, содержание которого заставило меня примириться с моими основами. Отдельные мысли, заложенные в этом стихотворении, до сих пор находят отклик в моем сознании.

Пусть будет вычеркнут из анналов истории день,

когда родился этот человек!

Пусть утром того дня высохнет роса,

что окропляет траву!

Пусть затуманится погожий день,

несущий радость путнику!

Пусть ночь, в которую был зачат этот человек,

будет беспокойной!

Пусть на небе этой ночью исчезнут звезды,

украшавшие его своим блеском!

Пусть забудутся улыбки и страхи его детских лет!

Пусть уйдут из его памяти все перипетии и происшествия!

Пусть будут вычеркнуты из летописи его зрелого возраста

мечты и ночные кошмары, обретения ума и глупости!

Мы заразились безумием одного продавца идей, научившего нас не отказываться оттого, чем мы в сущности являемся. До этого мы все были «нормальными», то есть — совершенно больными. Нам хотелось быть своего рода богами, но мы не понимали, что это влекло за собой лишь постоянные перегрузки и стресс: ведущие к неврозу обязанности заботиться о своем общественном лице, отдавать должное мнению других, собираться с духом, подвергать себя наказанию, быть требовательным к себе и другим. Мы потеряли легкость бытия. Мы были похожи на болванов, погруженных в собственные ограниченные мыслишки. Нас научили работать, делать карьеру и, к сожалению, равным образом быть специалистами в предательстве собственной сути в тот короткий промежуток времени, который отпущен нам на существование.

После описания и интерпретации истории огромного дома учитель с большим воодушевлением изложил свои последние идеи. И он снова не стал превозносить свое «я», а заговорил о своей незначительности. Опять обратился к поэзии, прозвучавшей как глас вопиющего в пустыне. Устремив взгляд в пустоту, словно находясь где-то далеко-далеко, он вновь привел нас в замешательство. Он установил неформальную связь с неизвестным мне Богом. Забыв о том, что находится на большом стадионе, заполненном людьми, он воскликнул: