Сказки о невозвратном - Анна Бялко

— Нет, думаю, мы с вами не встречались. Я бы вас вспомнил… Простите.

Дежурный комплимент, движение рта в формально-вежливом оскале. И сразу отвернуться к своей тарелке, показывая, что разговор окончен. Да не окончен он, не надейся. И никуда ты от меня не уйдешь, потому что, как ни брыкайся, крючок мой ты уже заглотил.

— Ах да, конечно. Ничего страшного. Это вы меня простите. Понимаете, столько знакомых, кругом одни лица, а город — он, в сущности, маленький, вот я и подумала… Глупо, наверное, но… решила — спрошу, отчего бы и нет, в конце концов… Я вам помешала?

Вот так тебя, прямым неудобным вопросом в лоб. Давай, выкручивайся. Конечно, помешала, на то и рассчитано, но попробуй-ка вот так, скажи мне об этом напрямую в лицо. Не каждый сможет, тем более, я ведь не делаю ничего плохого, во мне нет агрессии, наоборот, я вся такая… Такая трепетная, мягкая, внезапная, непосредственная, да и выгляжу вполне прилично… И смотрю так ласково, так умильно… Прямо в глаза. Ну давай!

— Да нет, что вы, нисколько. Даже наоборот. Я… Вы хотели мне что-то сказать?

Конечно, куда б ты делся.

— Да, кажется, хотела. Но представьте — уже забыла что. Это неважно. Может быть, я потом вспомню и тогда вам скажу. Если только… Кстати, а вы — вы ведь не из вежливости со мной разговариваете? Точно? Потому что — тогда не надо, правда. Это просто ужасно, когда тебе мешают во время обеда.

Тем более, вы наверняка размышляли о чем-то важном. Может быть, даже о государственных делах. А тут я — со своей ерундой… Не буду вас больше отвлекать. Еще раз простите.

И положить руку так доверительно на край рукава. Пониже локтя, подальше обшлага. Словно бы извиняясь. И легко сжать. И чуть-чуть нагнуться, так, чтобы слегка отклонился край скромного декольте, чтобы волна духов — нежный ландышевый аромат — всхлестнула куда нужно, чтобы… Спета твоя песенка.

— Да нет, господь с вами. Ну какие дела? Напротив, я, можно сказать, польщен. И даже если мы не знакомы… Это ведь можно исправить, не так ли? Могу я вас пригласить пересесть за мой столик?

— Правда? Это так любезно с вашей стороны. А я точно вам не помешаю? Вы уверены? Тогда — да, с удовольствием. Знаете, на самом деле я почему-то ужасно не люблю есть одна. Глупо, правда? Но вот… Хотя сейчас-то я как раз все равно уже поела, разве что кофе… Но все равно, спасибо, вы очень, очень любезны.

Вся последующая возня с отодвиганием стульев, суетой официанта, переносом остатков моего заказа за этот столик, усаживанием, расшаркиванием, все как положено. Наконец ритуал соблюден, па вытанцеваны, фигуры расставлены по позициям — начинаем следующий раунд.

Милая, ни к чему не обязывающая болтовня, светские условности, упоминание — как будто невзначай — то одной, то другой значительной фамилии в нужном контексте, все лучше обозначающиеся принадлежность к одному кругу и общность интересов, все… Ну что же ты, милый, чего ты столько тянешь-то, ну давай уже… нет, не клюет. Надо, значит, еще подтолкнуть, поддернуть.

— Знаете, я все пытаюсь и никак не могу вспомнить — что же я хотела тогда вам сказать. Но это все равно. Я вам скажу другое. Вы почему-то ужасно мне симпатичны. Вот бывает. Я прямо сразу, как вошла сюда, заметила вас, и еще тогда же подумала…

Ну вот, наконец-то. Рыбка делает решающий заглот, крючок рвет тонкие ткани губы, готово.

— Ну полно. Мне, право, даже неловко. И потом… Кстати — я как-то совершенно упустил среди разговора. Мы с вами и в самом деле как будто сто лет знакомы, а между тем… Позвольте представиться — Такой-то Таковский.

— Очень приятно. Будем же наконец знакомы. Мария.

И протянуть ему правую руку, плавно, ладонью вниз, чтобы сразу было понятно — не для пожатий. И, пока он наклоняется над ней, исполняя очередной ритуал, свободную, левую руку в это время поднять ко лбу, выждать последнюю паузу и, по ее истечении — вот, вот оно — снять наконец эти солнечные очки.

Не просто так снять — тут очень важно не промахнуться, все грамотно рассчитать, синхронизировать все движения и попасть так, чтобы самый первый, только-только освобожденный взгляд, вырвавшийся на вольный свет из-за темной стеклянной завесы, не пропал втуне, а очень четко, по одной прямой, чуть-чуть сверху вниз — но одновременно как бы и снизу вверх, слегка прижмуренно на световом контрасте — попал на него, очень точно, прямо в глаза, скрестился, слегка надавил…

И вот если все совпадет, сделается и получится так, как надо, и не будет никаких случайных сбоев в процессе, которые всегда возможны, не заречешься, — только тогда охоту можно считать удачной.

В этот раз все, конечно же, получилось. Да, собственно, по-другому и быть не могло. Я уже очень давно не промахиваюсь. Опыт, знаете. Ко всему со временем пристреляешься. Даже иногда даже бывает как-то слегка обидно, что вот оно так опять все гладко прошло, ни сучка ни задоринки, даже волноваться не о чем было. Понимаю, это цинично звучит, из серии про мелкий жемчуг. Но начинает не хватать того раннего, яркого адреналина времен самых первых охот, когда и результат был заранее не известен, и дичь не всегда попадалась пригодная, и вообще.

Этот-то, сразу было видно, — правильный, весь такой, как надо. Уж что-что, а выбирать нужную дичь я научилась раньше всего. Тут существует масса примет. Как сидит, как руки держит. Сами руки. Пальцы, волосы, очки. Часы с ботинками — да мало ли их, этих самых верных примет, которые при всей своей незначительности сразу скажут грамотному охотнику — вот оно, твое, можно целиться, выстрел даром не пропадет.

А уж потом, когда охота удачно завершилось, все и подавно известно заранее. Прибрать добычу, спрятать от посторонних ненужных взглядов, содрать шкурку, примериться, осмотреть, распотрошить… Да мало ли что еще. Тоже со временем перестало так уж захватывать, брать глубоко за душу, заставлять сердце биться в нечаянной радости легкого стяжательства. Ну да, поймала, приобрела. Какое-то время теперь можно будет не думать о завтрашнем дне, почивать, так сказать, на с боем добытых лаврах, читать себе спокойно очередной нелепый роман, отвлекаться на глупые мелочи, пока не засвербит по новой где-то нехорошо внутри, не начнет расти, подымаясь, темное ненужное чувство отчаянной пустоты, заставляющее отложить книгу, подняться с дивана, нацепить охотничьи наряды и снова отправиться на поиски добычи в залитых весенним солнцем джунглях большого города.

А что, что — наверняка хочется вам спросить, — что же такое она добывает, ради чего все эти загадочные страсти? Тут, как ни странно, нет никакого единственного ответа, как не бывает одинаковых перьев у двух, даже одной породы, птиц. Раз на раз не приходится, тут уж как выйдет, охота — дело такое. Важно лишь то, что с момента, как выбранная жертва, назвав добровольно себя по имени, наколется, как бабочка на булавку, на мой тот самый взгляд, брошенный на нее сразу из-под темных очков, она становится целиком и безвозвратно моей. Вся — моей. Со всеми мыслями, чувствами, потрохами. Да, и с материальными ценностями, явными и неявными, тоже, куда же без этого, хотя это-то как раз бывает важным только на самых первых порах. К этому привыкаешь быстрее всего, и надоедает оно неизменно самым же первым. А остается — и становится главным, быстро становится, и не отвыкнешь потом, не слезешь с этой поганой иглы, как ни старайся, — именно внутреннее. Душа — у кого она есть, ум, честь или совесть, власть, нрав, стремления и надежды — тут уж как повезет. Даже жадность бывает забавной, честное слово. Жадность, алчность и ложь, несмотря на их странный окрас и резкий запах, если немного привыкнуть… А уж ненависть! По-настоящему прекрасное, сильное чувство, если уметь им как следует распорядиться. И, между прочим, попадается гораздо чаще, чем многое другое.