Радость, гадость и обед - Хел Херцог

Нравится нам это или нет, но современные биомедицинские исследования целиком построены на мышах — на легионах мышей. Как лабораторные животные мыши имеют массу достоинств. Они плодовиты, понятливы, имеют малое время жизни поколения (один год для мыши равняется тридцати человеческим годам). Уже в возрасте нескольких месяцев самки мышей достигают половой зрелости, и каждые четыре-пять дней у них бывает течка. Через три недели беременности самка производит на свет шесть — восемь детенышей и уже спустя два дня снова готова к спариванию.

Есть и другая причина, по которой ученые предпочитают мышей, — большинство людей не слишком озабочено правами этих зверюшек. В своей книге «Забота: фемининный подход к этике и моральному развитию» философ Нед Ноддингс, убежденная в том, что этика построена на межличностных отношениях, объясняет, почему она не чувствует никаких моральных обязательств перед грызунами. Она пишет: «Я никогда не дружила и, вероятно, не стану дружить с крысой… я не готова ухаживать за ней. Крысы в моей жизни не присутствуют. Я не стала бы мучить крысу (и потому не уверена в допустимости применения крысиных ядов), однако, будь у меня такая возможность, я бы ее просто пристрелила». Большинство людей относятся к мышам точно так же. В ходе опроса, проведенного в 2009 году Zogby, выяснилось, что 75 % американцев преспокойно убили бы забравшуюся в дом мышь. Лишь 10 % заявили, что попытались бы поймать мышь и выпустить ее на улицу, а вот мирно делить свое жилище с мышью не пожелал никто.

Превращение мыши из вредителя сначала в питомца, а затем в подопытного началось в 1902 году, когда гарвардский биолог по имени Вильям Кэстл получил от своего удалившегося на покой учителя из Бостона инбредных мышей, собираясь использовать их для изучения генетики животных. Кэстл был не первым, кто использовал мышей в качестве объекта для исследований. Австрийский монах Грегор Мендель также использовал мышей в своих первых опытах в области генетики и переключился на горох только после того, как епископ заявил, что не подобает служителю Господа делить свое жилье со спаривающимися животными. Лабораторные мыши официально появились в 1909 году, когда студент Кэстла по имени Кларенс Литтл вывел первую чистокровную линию лабораторных мышей. За свою окраску они получили название DBA (dilute brown non-aguti — «слабокоричневые») и по сей день используются в биомедицине.

Меккой любого исследователя, работающего с мышами, стала Джексоновская лаборатория, расположенная в Бар-Харбор (штат Мэн). Лаборатория была основана в 1929 году Кларенсом Литтлом при содействии Эдселя Форда (сына Генри Форда) и стала фабрикой грызунов, на которой производится два с половиной миллиона мышей в год, то есть почти 40 топи инбредных, мутировавших и подвергшихся генетическому инжинирингу животных. К услугам ученых имеется 4 тысячи штаммов джексоновских мышей, а если ни один из них вам не годится, специалисты Джексоновской лаборатории создадут новый штамм в соответствии с вашими требованиями. Правда, производство мышей обходится недешево. На создание нового штамма может уйти целый год и сто тысяч долларов в придачу. Большинство джексоновских мышей поступает в лаборатории заказчиков живыми, однако если в лаборатории не хватает места, исследователи могут заказать замороженные мышиные эмбрионы и размораживать их по мере надобности. Названия цветов джексоновских мышей звучат точь-в-точь как наименования пастельных тонов на пробниках в строительном магазине — «дымчато-серый», «светлая шиншилла», «стальной».

Впрочем, разнообразие окраса джексоновских мышей значительно уступает разнообразию имеющихся у них недугов. Сотни штаммов заражены редкими видами рака или подвержены деформациям черепа, а то и рождаются с заболеваниями иммунной системы. Есть мыши, которых наградили дефектами зрения, слуха, вкуса и вестибулярного аппарата. Встречаются штаммы с повышенным давлением, пониженным давлением, апноэ, болезнями Паркинсона, Альцгеймера и Лу Герига. Исследователям, ищущим способы лечения бесплодия, Джексоновская лаборатория предлагает восемьдесят восемь штаммов мышей с различными патологиями репродуктивных органов. Встречаются даже мыши, которые не могут вписаться в общество, поскольку страдают обсессивно-компульсивным синдромом, хронической депрессией, различными зависимостями, гиперактивностью и шизофренией.

Защитники опытов над животными вовсю трубят о достигнутых успехах. Лиз Ходж из Фонда биомедицинских исследований рассказывает, что, не будь у нас возможности ставить опыты над животными, мы так и остались бы без прививок от полиомиелита, свинки, кори, краснухи и гепатита. Не было бы антибиотиков, обезболивающих, переливаний крови, радиотерапии, операций на открытом сердце, трансплантации органов, инсулина, хирургического удаления катаракты, лекарств от эпилепсии, язвы, шизофрении, депрессии, биполярного расстройства и гипертонии. Домашним животным тоже пришлось бы несладко, говорит она. Мы не смогли бы прививать их от бешенства, чумки, парвовируса, кошачьей лейкемии, не могли бы излечить от сердечных гельминтов, бруцеллеза, рака или артритов.

Исследователи, работающие с мышами, утверждают, что именно благодаря мышам мы получили все свои познания в области генетики млекопитающих, и человека в том числе. Да, эволюционные пути человека и мыши разошлись шестьдесят миллионов лет назад. Мой мозг весит в 1500 раз больше мозга зверушки, которая живет в моем подвальном офисе за шкафом. Но хотя хромосом у нас разное количество (у нее 40, а у меня 46), генов у нас примерно поровну — что-то около 22 тысяч. Что еще важнее, 99,9 % мышиных генов имеют соответствия среди известных нам человеческих генов.

По словами Рика Войчика, президента и исполнительного директора Джексоновской лаборатории, именно благодаря этому свойству мышиного организма ученые могут создавать лекарства от таких смертельных заболеваний, как детский диабет, рак груди и болезнь Альцгеймера. «Тут все цепляется одно за другое, — говорит Войчик. — Начинаем с базовых концепций, разрабатываем их, они превращаются в клинические концепции и, наконец, порождают новейшие методы лечения».

Исследователи из Джексоновской лаборатории весьма радужно настроены по поводу появления новой области: индивидуальной медицины. За подверженность практически любому заболеванию, от кариеса до СПИДа, отвечают гены. От них же зависит и то, насколько хорошо ваш организм реагирует на лекарства. Есть люди, которым лекарства не приносят пользы, однако дают сильнейшие побочные эффекты (например, четырехчасовая эрекция под воздействием виагры может окончиться поездкой в неотложку). А другим те же самые лекарства помогают прекрасно при минимуме побочных эффектов. Цель индивидуальной медицины заключается в том, чтобы выяснить, кому то или иное лекарство поможет, а кому не поможет. Войчик считает, что исследования, основанные на генетике мышей, постепенно позволят врачам подбирать индивидуальные средства лечения и индивидуальные дозы в соответствии с потребностями и особенностями пациента.

Карл Кохен, преподающий философию в университете Мичигана, также считает, что именно опыты над животными легли в основу медицины. В 1986 году он опубликовал в журнале New England Journal of Medicine статью, которую можно назвать классическим образчиком оправдания опытов над животными. Кохен пишет: «Каждый прорыв в медицине — каждое новое лекарство, новая операция, новый способ лечения, — рано или поздно должен быть впервые опробован на живом организме… Объектом исследования должно быть либо животное, либо человек. Запрещая или строго ограничивая использование живых животных в биомедицинских исследованиях, мы можем добиться либо остановки многих важнейших исследований или замены подопытных животных подопытными людьми. Таковы будут последствия — для многих разумных людей неприемлемые — отказа от использования животных в исследованиях». Такова линия партии, и должен признаться, что я с ней в целом согласен — хотя мне хотелось бы, чтобы поменьше мышей погибло ради получения нового, чуть-чуть измененного варианта кларитина. Пусть их лучше используют для поиска лекарства от тропических болезней, которыми почему-то почти никто не занимается.