Месть Анахиты - Явдат Ильясов

Ясон схватил отрубленную голову и, впав в состояние вакхической одержимости, прокричал восторженно стихи:

Только что срезанный плющ —

Нашей охоты добычу счастливую —

С гор несем мы в чертог…

«Всем, — пишет Плутарх, — это доставило наслаждение».

Гай Пакциан изумленно таращил мертвые глаза на пышный чертог. На яркость одежд и завес. На мрамор колонн, под которыми, на помостах, в мягких коврах, нежились знатные парфяне и армяне…

Тогда как Сурхан где-то в пустыне спит сейчас на вонючей конской попоне.

Пакциану, может быть, казалось, что все эти важные вельможи собрались здесь ради него. Из-за того, что его не отличить от Красса.

Но что ему от этого теперь? Его лицо после смерти приняло осмысленное, даже грустное выражение. Как будто он почувствовал всю фальшь происходящего. Да, опасно человеку походить на великих. Куда лучше быть похожим на самого себя.

Хотя это — еще опаснее…

— Смотри, завезут, — хмуро сказал Фарнук.

Он с опаской косился на скуластых хунну, которые собирались домой.

Яксарт хотел уехать с ними.

Хунну набили двойные сумки богатой добычей, получили от Сурхана обещанную награду, и теперь их здесь ничего не держало. Утром сядут на косматых своих лошадей — и прощайте…

Угрюмо сидели они у ночного костра, и кто-то из них играл на полом стебле полевого растения степную долгую мелодию. Истосковались хунну по родным просторным кочевьям, по женам и детям.

Они впервые попали сюда, в гиблую эту Джезире, и было им здесь, после привольных речных долин, после горных лугов с высокой и сочной травой, не по себе.

А может, и не впервые? Может, их отдаленные предки уже бывали когда-то в раскаленных этих краях?

Кто знает…

И кто знает, что именно хунну, не столь отдаленным потомкам, предстоит добить разложившийся Рим…

— Не завезут, а довезут, — уточнил Яксарт. — Мы с ними в Шаше живем по соседству. Встречались. Эх! Как давно я не видел свой дом… — И Яксарт заговорил с хунну на их языке.

Они рассмеялись — приветливо, доброжелательно. Свирепость сошла с их уплощенных физиономий. Кто-то из них протянул Фарнуку чашу вина. Пришлось взять и выпить. Ну что ж! Ладно. Светлого пути.

— Едем со мной, — сказал Яксарт печальному Натану. — Увидишь новые края.

— У нас и в наших краях немало забот, — вздохнул Натан. — Я останусь в Эдессе. Вместе с ними, — указал он на молчаливых друзей. — Абгар зовет нас к себе…

Свадебный пир у простых людей длится три дня.

У царей он может растянуться надолго. Хуруд, передав через гонца в Ктесифон весть, что везет живого Красса, решил для потехи устроить на подходе к своей западной столице издевательский «триумф».

Старую толстую армянку, безобразную и седую, с жесткими седыми волосами на верхней губе и на отвислом подбородке, обрядили в пурпурный римский военный плащ, украсили венком из чертополоха и научили, пообещав дать золотую монету, откликаться на имя «Красс» и звание «император». Сунули в руку ослиную кость и посадили на белую лошадь с золотой уздой.

Впереди нее качались на верблюдах несколько трубачей, а также ликторов-телохранителей с растрепанными венками вместо грозных фасций.

Позади воин вез на высокой пике под видом Крассовой голову Гая Пакциана.

Далее следовали в открытых повозках арташатские актрисы-гетеры: в шутовских своих песнях на все лады они измывались над памятью Красса:

Я вся в тревоге:

Опухли ноги,

Не слышит ухо, —

Совсем старуха…

И все такое…

И еще похлеще…

За ними гордой размеренной поступью двигалось войско «неранимых»: в чешуйчатых панцирях, на крепких конях, раздобревших на армянских хлебах, отдохнувших в армянских долинах.

На каждой стоянке, в белых высоких шатрах, видные парфяне и армяне вновь и вновь упивались крепким вином, объедались жареным мясом с острыми приправами. Немало яств и питья перепадало на радостях войску. Было очень весело.

И народ смотрел на это.

А на западном берегу, напротив Ктесифона, в греческую строгую Селевкию, в ту же пору, час в час, тихо, устало входило войско Сурхана.

Кони, измученные голодом, зноем и жаждой, с копытами, стертыми и разбитыми в каменистой пустыне, хромали и спотыкались на прямых ровных улицах.

Хромали и спотыкались, припадая кто на правую, кто на левую ногу — босую, в крови, израненную острым щебнем, у иных до костей, — пленные римляне. Правда, на прямых, ровных улицах им стало легче идти. Кончилась проклятая солитудо!

— Хвала Юпитеру, вот и Селевкия, — вздохнул печально Тит. — Дошли! Скажи, а, Фортунат? Не так мечтали мы войти в нее…

— Да, не так.

Знамена, значки и штандарты павших когорт и легионов саки небрежно свалили в повозки; они, всю дорогу уныло тарахтевшие грудой пыльных жердей, тоже теперь умиротворенно стихли. Как бы тоже задумавшись, что с ними было и что стало.

Победители — не веселее побежденных. Стрелки сидели на тощих конях угрюмо сгорбившись, сбросив доспехи и хитоны, и раны на их обнаженных телах подсыхали под солнцем.

Солнце сверкало у них в мозгу даже тогда, когда они, закрыв глаза, дремали в седлах. Ратный труд — тяжелый труд, всех охватило смертельное утомление. Хотелось скорее попасть в прохладу садов, омыться в чистых бассейнах и забыться…

Но им не дали отдохнуть.

Царь Хуруд потребовал саков к себе в Ктесифон. Переправились на барках. Между Хурудом и Сурханом состоялся странный разговор.

— Я женил Пакора на армянской царевне, младшей сестре Артавазда.

— Поздравляю! Дай бог…

— Пришлось вернуть Артавазду кое-какие северные области в Северной Месопотамии.

— Не страшно.

— Зато теперь он мой родственник, он мой вассал, и вся Армения, по сути, наша…

— И то дело. Но хватит об этом. Мы и так из-за свадьбы потеряли немало времени. Мне донесли, что Кассий успел собрать остатки разбитых войск и сколотил из них два новых легиона. Эти два легиона внушают мне тревогу. Народ битый, отборный, знает наши повадки в бою.

— А сестра у Артавазда… Ох! Я бы сам не прочь жениться…

— У тебя отдохнувшее, свежее войско. Нужно сейчас, пока не поздно, перейти Фурат, выкинуть римлян из Сирии и больше их туда не пускать.

— Ты пил армянское вино? Виноград у них мелкий, прозрачный, но вино из него — отменное. Потому что с водой у них скудно. У нас в Марге виноград хоть и крупный, но водянистый. Слишком часто его поливают…