Без лица - Хари Кунзру

Пока Бриггс вытаскивает чемодан из двуколки, Джонатан входит в вестибюль, отделанный дубом, и впервые чувствует смесь запахов карболового мыла, грязи и вареной капусты — уникальный аромат английских закрытых школ. До начала триместра еще три недели, и поэтому здесь так тихо. Сусальное золото имен в списке почета и гипсовые бюсты предыдущих директоров взирают на необычайно тихий холл, как часовые во время перемирия. Джонатан разглядывает стеклянную витрину со спортивными трофеями до тех пор, пока Бриггс громко не кашляет ему в ухо и не предлагает подняться наверх, учитывая, что… Он следует за старым слугой вверх по лестнице, мимо рядов запертых дверей, через гулкое пространство зала для занятий младших классов. Наконец они достигают крыла, которое когда-то занимали гостевые комнаты семейства Халдэйн, а теперь — шестиклассники Школьного дома.

Дверь. Еще одна пустая комната, ждущая, что он ее заполнит.

Ему дают время обустроиться и информируют о том, что через час директор ждет его на чай в оранжерее. Доставив это сообщение, Бриггс мешкает в дверях, пока Джонатан не вкладывает в его ладонь монетку, после чего шаркает прочь по коридору.

Возвышающиеся за главным зданием оранжереи кажутся миниатюрным хрустальным дворцом, сверкающим на солнце. Завороженный Джонатан идет к ним по задней лужайке, пока не слышит крик, заставляющий его врасти в землю.

— Мальчик! МАЛЬЧИК!

Он оборачивается и видит человека с красным лицом, который высунулся из окна верхнего этажа.

— Что ты там делаешь, черт возьми?

— Иду…

— Что?

— Иду…

— ЧТО? Здесь не следует ходить прямо по траве! Взгляни! Что ты натворил!

Джонатан смотрит вниз и видит, что его ботинки оставили след — легкие помятости на глянцевитой зеленой поверхности.

— Лужайка! — кричит человек. — Только — родители, учителя и старший персонал! Исключения! Префекты по воскресеньям! Все мальчики старшего класса в День основателей с двух до четырех часов! А теперь убирайся!

Джонатан осторожно ступает на гравийную дорожку. Окно с грохотом захлопывается. Он размышляет мгновение, затем вынимает записную книжку и пишет: еще один наглядный пример значимости лужаек. Английскость проникает к нему под кожу еще чуть глубже.

Найти оранжереи — одно дело. Найти в них вход — совсем другое. Похоже, что сооружение разделено на три части, и каждая битком набита листвой. Отдельные области защищены от света холщовыми шторами. Другие так запотели, что невозможно разглядеть, что внутри. Сложная система шлангов тянется по гравию, откачивая жару. Наконец Джонатан замечает фигуру в желтой шляпе, которая движется внутри. Огибая периметр, он обнаруживает дверь и перемещается назад, в Индию сезона дождей, воздух в котором тяжел и густ, как фланель.

Доктор Ноубл, директор школы и любитель орхидей, застигнут в акте гибридизации. Он держит за лепестки сочный красный дендробиум и зубочисткой, вымазанной в пыльце, поглаживает половые органы цветка, терпеливо, как непокорную хористку, уговаривая его сдаться. Желтая широкополая панама сдвинута на затылок, обнажая костистый череп и единственный завиток седых волос. Опуская брови к длинному точеному носу, он как будто не замечает присутствия Джонатана, полностью сосредоточившись на своем занятии. Только когда перенос пыльцы завершен, Ноубл поднимается с рабочей скамейки, потягивается и разглядывает нового ученика с посткоитальной улыбкой.

— Бриджмен, — нараспев произносит он. — Только что из тропиков.

— Да, сэр.

— Недавно прибыл из Азии, как моя коробочка с пафиопедилюмами. — Он показывает на деревянный ящик у своих ног, и вдвоем они заглядывают в него.

Джонатан видит малообещающую мешанину грязи и клубней. Что бы там ни видел доктор Ноубл, его это возбуждает, потому что он испускает длинный стон.

— Восхитительны, — бормочет он.

— Да, сэр.

— Следуй за мной в Альпийский домик, где мы наверняка узнаем, что же миссис Додд приготовила к чаю.

Они идут через сплошной массив зелени. Орхидеи — повсюду: выстроены в ряд в длинных кадках, свисают из корзин, обвивают бревна и искусные укрепления из коры и проволоки. Орхидеи всех мыслимых форм и цветов, огромные восковые цветы с ползучими корнями, крохотные звездочки, зубчики, веера, колонны и розетки, цветы в форме кисетов и цветы с небольшими заостренными хвостиками. Они вытягивают оборчатые губки из мшистых клумб и свисают над головой, цепляясь за лицо и волосы Джонатана узлами воздушных корней. Доктор больше похож на их вожака, чем на садовника, и будто контролирует эти орды силой своей воли.

Растения в Альпийском домике сгруппированы вокруг маленьких площадок, выложенных из камней, и температура здесь на добрых двадцать градусов ниже, чем в тропической зоне по соседству. Доктор Ноубл разливает чай и разъясняет школьную философию, по существу заключающуюся в том, что мальчики должны усиленно трудиться, усиленно играть и ни под каким предлогом не входить в двери «Голубого барсука» или кафе «Эдит», злачных мест Чопхэм-Констэбла. Опекун Джонатана, говорит Ноубл, отметил, что подопечного тянет к злачным местам. Пришлось заверить его, что Чопхэм-Холл поможет с этим справиться. Покончив с делами, доктор Ноубл возвращается к орхидеям и описывает план скрестить некоторые трудно-поддающиеся виды каттлеи. Результат будет представлен в Кью[147]. Гибрид получит имя С. haldaniensis, или даже С. emiline — в память о девушке, которую доктор знавал в Оксфорде. Упоминание об университете возвращает Ноубла к теме обучения Джонатана, и он переключается на греческий: произносит длинную тираду на этом языке, затем выжидательно замолкает. Похоже, что он ждет ответа. Когда Джонатан признается, что ничего не понял, Ноубл говорит, что это чрезвычайно важно, и повторяет то же самое на латыни. Им удается высокопарно побеседовать о воинственном характере германцев к востоку от Рейна, затем доктор Ноубл теряет интерес к процессу и начинает говорить о том, как много растений погибло недавно из-за засухи. Особенно пострадали тропические эпифиты. Джонатан в какой-то момент думает, что доктор Ноубл вот-вот расплачется, описывая жертвы. Но тот берет себя в руки, подливает еще чаю и сообщает свои выводы. Он убежден: Джонатан приложит все усилия для учебы в шестом историческом классе.

— Вот на что тебе нужно делать ставку для университета. Классические языки не для тебя. Я понимаю, это может тебя разочаровать, так как в путешествии по извилистому жизненному пути тебе могут встретиться парни, верящие, что всякий джентльмен должен быть на «ты» с древними. Тем не менее стойко переноси любые колкости и верь мне, когда я говорю тебе, что все к лучшему. Несмотря на то что пчелы в садах переносят пыльцу без разбора с цветка на цветок, нам все же не встречаются гибриды далии и дельфиниума или же герани и горечавки. Почему? Потому что у них разная первичная натура. Как с цветами, так и с мальчиками. У каждого мальчика есть своя первичная натура, и у вас, мистер Бриджмен, эта натура — историческая. Разумеется, мы, как наблюдатели за живой природой, должны понимать всю ценность этих границ. Если бы их не было, цветы потеряли бы свою индивидуальность и превратились в свалку гибридов. Сама природа запуталась бы в них и впала в отчаяние.