Поглупевший от любви - Элоиза Джеймс

Он сжал ее талию и усадил рядом с собой на сиденье. Его жена оглядывалась, вероятно, гадая, куда девалась сетка для волос. Но тут же, сообразив, что пропало кое-что еще, всплеснула руками:

— Где Аннабел?

— Здесь, — успокоил Дарби, гордо поднимая крышку корзинки для пикников. — Прекрасная переноска для детей!

— Ты положил Аннабел в корзинку для пикников? А… а потом закрыл крышкой?

— Она не могла задохнуться, — заверил Дарби. — Корзинка сплетена из тростника, и в отверстия проникает много воздуха.

Генриетта уставилась на него с раскрытым ртом. Дарби почему-то был уверен, что будь рядом блюдо с ростбифом, оно сейчас летело бы в его голову. Поэтому он сделал первый ход.

Этот поцелуй джентльменским не назовешь. Скорее предупреждением, предшественником, предтечей вечера. В отличие от нее Дарби прекрасно знал, почему его колени оказались таким неудобным местом. По какой-то неизвестной причине его убого одетая жена возбуждала в нем такую похоть, какой он не ведал с тех пор, как безумно влюбился в третью горничную.

Безумный, терзающий его голод, такой же примитивный, как гнев или скорбь.

Его язык ворвался в ее рот, как казаки в покоренную деревню, — вторжение сначала, вопросы потом. Этот поцелуй говорил о наготе, о грудях без корсета и коленях без брюк.

И его жена, его вечно скованная жена, прекрасно поняла значение этого поцелуя. Она уперлась руками в его плечи и пробормотала нечто неразборчивое. Должно быть, увещевала.

Но он ощущал ее вкус… и ощущал разгорающуюся страсть, хотя она упорно толкала его в плечи. Тогда он просто схватил ее и вновь втащил к себе на колени. Язык огня опалил его чресла, когда ее попка опять опустилась ему на ноги. Он снова завладел ее ртом, одновременно прижимая к себе все сильнее. И неожиданно она коснулась его языка своим, может, застенчиво, но уж точно по своей воле. Безумное вожделение, скрутившее Дарби, стало для него откровением.

Саймон Дарби гордился тем, что никогда не терял самообладания. Никогда. Еще в ранней юности у него сложилось мнение, что обнаженные эмоции непривлекательны и неблагоразумны. Он часто наблюдал, как мачеха с каким-то неудержимым восторгом закатывала скандалы, а отец, все еще увлеченный красавицей женой, не думал жаловаться. Позже Дарби стал свидетелем, как отец поддался игорной лихорадке и делал все более высокие ставки даже на заведомо проигрышную карту. Сам Дарби рано приучился владеть собой, не давая воли чувствам.

Но сейчас в самой глубине души Дарби сознавал, что жена способна заставить его забыть о принципах, которыми он руководствовался столько лет. Его трясло… буквально трясло. Он впервые дрожал, держа женщину в объятиях. Это было унизительно.

Нужно поговорить с ней, объяснить, что он не…

— Что ты делаешь с Генриеттой? — заинтересованно осведомился тонкий голосок с другой стороны экипажа.

Генриетта хрипло застонала и отстранилась от него так быстро, что едва не свалилась на пол. Дарби выпрямился и строго взглянул на сестру. Интересно, когда она успела проснуться?

Джози сидела на противоположном сиденье, сосала большой палец и вопросительно рассматривала их.

— Я с ней здороваюсь, — пояснил он. Джози прищурилась.

— А со мной ты так никогда не здороваешься, — попеняла она.

— Ты не моя жена.

Губы Джози мгновенно сжались в тонкую мятежную линию. Дарби приготовился к взрыву воплей с упоминанием сиротства и рано ушедшей мамы, но Генриетта оборвала не успевший начаться визг.

— Помни, что я сказала тебе, дорогая, — предупредила она, кивком показав на абажур.

К его невероятному удивлению, Джози моргнула и успокоилась. Очевидно, с абажуром была связана некая свирепая угроза.

— Мистер Дарби не хотел быть резким, — продолжала Генриетта, сворачивая в узел огромную копну волос, хотя непонятно было, как она надеялась удержать ее на голове без сетки, к тому времени благополучно покоившейся в кармане Дарби.

К счастью, колеса застучали по булыжникам: верный признак что они добрались до «Медведя и совы».

— Мы с твоим братом просто обменивались приветствиями, — пояснила Генриетта и, оставив наконец все попытки привести волосы в порядок, просто нахлобучила поверх капор. — Супруги, встречаясь, могут обмениваться поцелуями.

Судя по всему, Джози она не убедила, но Генриетта безмятежно предложила ей надеть шляпку, поскольку гостиница совсем рядом.

Дарби тоже кое в чем сомневался. Но по другой причине. Он украдкой глянул на колени. Если это просто приветствие, что подумает его жена о грядущей ночи?

Взглянув на Генриетту, он с радостью заметил ее пылающие щеки и распухшую от поцелуев нижнюю губу.

Когда Дарби спрыгнул на землю, с неба посыпались редкие снежинки. Было еще совсем рано, но небо потемнело и покрылось низкими тучами, предвещающими метель. Генриетта передала ему дремлющую Аннабел. Дарби огляделся в поисках лакея, которому мог бы передать сестру, но увидел только неуклюжего громилу, который скорее всего уронит ребенка. Поэтому, к собственному удивлению, он обнаружил, что несет малышку ко входу в гостиницу. Аннабел проснулась, растянула в улыбке беззубый ротик и назвала его мамой. Такой уютный теплый комочек, особенно когда от нее не слишком сильно пахнет!

Снежинки застревали в раскаленном золоте волос Генриетты и сразу же исчезали. Должно быть, таяли.

— Думаю, завтрашняя поездка отменяется, — заметил он, догоняя жену, ведущую за руку Джози.

— О Господи! — вздохнула Генриетта, глядя в небо. Дарби поддался сладостному искушению.

— Мы могли бы провести день в постели, — прошептал он ей на ухо. — Только чтобы согревать друг друга.

Она, чьи губы все еще хранили следы его поцелуев, подняла голову и снова удивила его. В глазах играла лукавая улыбка, приподнимавшая уголки губ. Снежинки летели на ее волосы и ресницы, но она совсем не была Снежной королевой, холодной и бесчувственной.

Он молча последовал за ней в гостиницу, потому что не знал, что сказать. Сама мысль о том, что обычная улыбка может вызвать разлившийся по телу, как при тяжкой простуде, жар, воистину была пугающей.

— Вы нашли деревенский орган достаточно звучным, лорд Годуин? — поинтересовалась Генриетта, решительно пытаясь игнорировать мужа. Тот вел себя, как последний глупец: прижимал ногу к ее бедру и улыбался, словно… словно… нет, об этом лучше не стоит думать.

Вошедший хозяин гостиницы лично проследил за тем, чтобы унесли филе палтуса и поставили на стол бараньи отбивные.

— По крайней мере он оказался не слишком ужасным, — соизволил проворчать лорд Годуин.

В Генриетте постепенно закипало негодование. Она сидит здесь почти полчаса и из кожи вон лезет, стараясь поддерживать приятную беседу с человеком, который считался лучшим другом ее мужа. И что же она слышит в ответ? Сплошные грубости! Другого слова не подобрать! Даже сейчас он не проявляет ни малейшего интереса к продолжению разговора и вместо этого яростно тычет вилкой в баранину, словно она недожарена.