Возвращение - Галина Дмитриевна Гончарова

class="p1">Не прощууууу!

И за сестру — тоже спрошу!

— Как Михайла на подворье к нам попадает — знаешь?

— Нет, боярышня.

— Настя... вот что. Три рубля хочешь? На обзаведение?

— Хочу, боярышня.

— Узнай, как он на подворье попадает. Попроси Егора своего поглядеть за Аксиньей, и сама постарайся. А за мной не пропадет.

— Я вам и так отслужу, боярышня. Вы нам с Егором жизнь спасли.

Устя коснулась руки холопки.

— За то, что я сделала, Настасья, ты со мной полностью расплатилась. Я тебе должна.

— Поговорю я с Егором. Они уж дней шесть не виделись, со дня на день должны.

— Хотела бы я их застать. Раньше, чем батюшка...

Настасья задумалась.

— Не знаю, боярышня. Я с Егором поговорю, а дальше — только молиться и останется.

Устя кивнула. Можно и помолиться. Но Михайла...

Аксинья...

Да что ж она, дурочка, не думает ни о чем?! Он же... она же...

Матушка-Жива, да что ж это делается-то?!

* * *

— Боренька, нельзя нам сегодня. Разве что рядом полежим...

— Маринушка моя. Мне с тобой всегда радостно, русалочка моя.

Царица Марина опустилась на кровать.

— Хоть побыть рядышком.

Борис тоже вытянулся на кровати, притянул супругу к себе.

— Ребеночка от тебя хочу, Маринушка. А лучше двоих или троих.

— Я ведь говорила, Боренька, не лгала тебе изначально. Я у матушки одна получилась. В роду нашем бабы поздно созревают, поздно рожают, но и старятся тоже поздно. Рожу я тебе еще... подожди чуточку.

— Буду ждать, сколько скажешь. Только сына мне подари. Или дочку, с такими же глазищами, как у тебя.

— Подарю, Боренька. Бог даст, и двоих подарю, и троих. Может, и мне на богомолье съездить? Ты поедешь в один монастырь, ну и я тут, рядышком?

— Расставаться с тобой не хочу. Даже на день, даже на час. Уж сколько лет вместе, а я без тебя сам не свой делаюсь.

Царица приподнялась на постели скользнула губами по губам...

— Я на пару дней, Боренька. Помолюсь, да и вернусь. Пожалуйста!

— Ну коли просишь...

— Отпустишь?

— Ждать буду.

— Любый мой....

Губы скользили по мужскому телу.

— Нельзя ведь. Грех это...

— Отмолю.

И губы скользнули еще ниже, вызывая довольный мужской вздох.

Ладно уж... семь грехов — один храм. И то... отмолим!

* * *

— Велигнев, я не просто так к тебе пришла. Разговор у меня есть.

— Слушаю, Агафья. Или тебя иным именем назвать?

— Называй Агафьей. Привыкла я, среди людей живу. Это ты в чащу ушел...

— Разве ж от тебя уйдешь? Ты и под землей разыщешь, коли надобно.

— А не было б надобности, я б сюда и не полезла. Ты меня послушай, Велигнев. Я не просто так пришла, я с другими поговорила. Пятьдесят лет назад в Россе было сто двадцать две священные рощи. Тридцать лет тому — восемьдесят шесть. Сейчас — сорок две. Не страшно тебе? Богиня ответ дала. За эти годы к ней пятьсот двенадцать душ ушло. Не простых, а НАШИХ. А всего-то нас хорошо, если тысяча наберется. И эти пятьсот смертей — они не от возраста, не от болезни. Это те, кого огнем и мечом извели, ядом и коварством.

— Агафья... всерьез ли ты?

— Смеяться будешь, я тоже не замечала. Как в тумане жила. Внучка у меня в силу вошла, я ее обучать начала, а она спрашивать. А как ответы я нашла, так и сама задумалась. Что происходит, Велигнев? Тебе многое ведомо, кто это может быть?

Обманчиво скромная пара.

Старушка в простом тулупчике и платке — и старик в одной телогрейке поверх холщовой рубахи, в портах полотняных, в лаптях. Даже без шапки, седые волосы в разные стороны торчат. Никакой в нем благостности, никакого величия.

Пока в глаза не поглядишь — и не поймешь, с кем столкнулся.

А как посмотришь...

Глаза у Велигнева голубые.

Ясные-ясные. Словно безоблачное летнее небо. Чистые и спокойные.

Только вот Агафья точно знала, не просто так его Велигневом прозвали. Вот и сейчас... голубые глаза начинали медленно темнеть. От зрачка — и все дальше, дальше, словно тучи на небо сходились.

— Не знаю я. Не думал. А ведь права твоя внучка. И еще кое-что случилось недавно, ровно мир дрогнул...

— Когда, Гневушка?

Велигнев время назвал, подумала Агафья.

— А мне в то же время Жива-Матушка приснилась, повелела к Устинье ехать.

— Неспроста это.

— Но... не моя ж внучка тут виной? Я ее силу видела, не злая она...

— Понятное дело. Но как-то причастна она к происходящему, не поговори ты с ней, и ко мне бы не пришла, верно?

— Верно, Гневушка.

— Может, и еще что хорошего от нее будет. Сейчас мы хоть задумались, что враг у нас есть, искать его надобно...

— Будешь искать, Гневушка?

— Время мне на то потребуется. Буду спрашивать, буду ответа ждать. Сама знаешь, в сказке все просто. Крикни — и сбегутся птицы-звери, и ответят на все вопросы. В жизни так не получится, чудес не будет.

— Мне и не чудеса нужны, а ответы.

— Ответов подождать придется.

— Подожду я, сколько надобно.

— Ну коли так... через месяц вернешься. Что узнаю — расскажу.

— Вернусь.

Велигнев и не сомневался. Еще как вернется.

А и правда — почему никто не видел? Не замечал?

Как глаза всем отвели. И бежит, бежит по спине холодок. Неуж кто-то старую веру изводит? Свою насадить хочет?

С тем волхв в святилище и отправился. У него своя дорога, у Агафьи своя. Не друзья они, да сейчас всем крепко стоять надобно, плечом к плечу. То-то ему ночью стена огня снилась, накатывает, лес поглощает, корчатся в огне белые стволы берез, темнеет кора...

Невольно руки в кулаки сжались.

Не допущу!

Сам костьми лягу, но веру отцов и прадедов отстою!

И где-то в вышине звонко и яростно прокричал сокол.

* * *

— Просыпайся, боярышня.

Устя из сна вынырнула не сразу. Глаза открыла...

— Настасья?

— Ты про сестру спрашивала. Там они, на сеновале.

Большего Усте и не понадобилось. Сарафан натянула, в платок завернулась — и за Настасьей. Уже на полдороге опамятовала.

— Настя, ты можешь меня к щели проводить? Где ты сама подслушивала? Посмотреть хочу, кто и как. Шум поднять легко, отмыться трудно...

Настасья кивнула.

И то... ежели сейчас пойдет боярышня на сеновал, кто знает, чем дело кончится? Ночь-полночь, да ведь не все спят! Первый шум, и сбегутся люди, а что потом-то? Ой, не порадуется боярин Заболоцкий скандалу. Девок своих, может, и простит, а Настасью точно засекут насмерть.

Так что сеновал они обошли — и с