Братья Ашкенази - Исроэл-Иешуа Зингер

С той же целеустремленной быстротой, которая сразу после свадьбы позволила Симхе-Мееру прибрать к рукам ткацкую мастерскую его тестя, он теперь сбыл ее с рук. Он не стал ждать лучших условий для продажи. Он даже уступил в, цене, лишь бы выручить деньги как можно быстрее и передать их братьям Хунце в срок. Симха-Меер занимал деньги под высокие проценты, закладывал вещи, проворачивал махинации и получал тысячу за тысячей. Он вдруг сблизился с сидевшими в хасидской молельне молодыми людьми, которые жили на содержании у отцов своих жен и с которыми он долгое время не хотел знаться. Симха-Меер убеждал их доверить ему полученное ими приданое. За это он обещал им компаньонство в своих коммерческих делах, невероятно прибыльных в будущем. Так же вдруг он начал водить дружбу со свояками, мужьями своих сестер, мальчишками, жившими на содержании его отца и прежде ему нисколько не интересными. Хитрыми, замысловатыми речами, потоком сладких слов, с которых разве что мед не капал и которые проникали в любое сердце, грея его и обольщая, он уговорил своих сестер и свояков-хасидов вложить деньги из их приданого в его коммерческое предприятие.

— Я не могу пока сказать, что это за предприятие, — шепнул он. — Это тайна, но обещаю вам, что, с Божьей помощью, мы хорошо заработаем, получим жирный кусок. Я своим кровным родственникам не наврежу, не дай Бог.

А когда этого все-таки оказалось мало, он взял зонтик и портфель, как всегда, когда ему надо было обделать какое-то важное дело, и поехал в Варшаву, к Янкеву-Бунему.

Два дня Симха-Меер варился в собственном сладком соку, живя в богатой квартире своего брата во владениях реб Калмана Айзена. Он продемонстрировал такую бездну мудрости и деловитости, что все, начиная от его невестки и заканчивая сыновьями реб Калмана — и заносчивыми, и теми, что слова выговорить не решались, — просто таяли от восторга.

— Голова илуя, — говорили о нем, — он знает толк и в Торе, и в коммерческих делах.

Даже тесть брата, боявшийся всех и вся, отгородившийся от целого мира, оценил высокие достоинства гостя.

— На что уж я человек, ни в чем не разбирающийся, — как всегда, тушевался он, — но и я без ума от этого Симхи-Меера.

Была в нем странная сила, в этом невысоком юноше. Так же, как он мог отстраненно пройти мимо и не узнать того, в ком ему не было нужды, он мог вдруг стать мягким, сладкоречивым и сердечным, если кто-то оказывался ему нужен. При необходимости он мог уговорить камень. Он никогда не лез в карман за словами талмудических мудрецов, народными поговорками и не слишком обдуманными, но убедительными обещаниями, проникающими в человеческие сердца. А у Янкева-Бунема быстрее, чем у кого-либо другого, можно было получить желаемое. Он сразу же забыл все свои обиды и претензии к брату. Веселый, жизнерадостный, любящий наслаждаться жизнью и желающий, чтобы другие тоже наслаждались ею, не умеющий долго помнить зло, он немедленно пошел брату навстречу и дал ему на его дела столько денег, сколько тот попросил.

Конечно, Симха-Меер мог получить сколько угодно под векселя Хунце у богатых процентщиков, но не хотел. Ни самим Хунце, ни Симхе-Мееру не было выгодно, чтобы эти векселя ходили по рукам. Он не собирался допускать к ним во дворец посторонних. Он стремился стать их единственным, незаменимым доверенным лицом и поставщиком денег. И он забыл про отдых, обедал на скорую руку, больше подсчитывал за столом, чем ел; наскоро молился, сворачивал ремешки тфилин, едва наложив их, и бежал собирать деньги.

Он вовремя, в нужную минуту доставил молодым Хунце суммы, необходимые для покрытия карточных долгов и других расходов. Получив от него первые деньги, они поверили ему.

— Хорошо, очень хорошо, — сказали они, небрежно подписывая векселя.

Скинув с себя бремя оплаты первостепенных долгов, они занялись более важными вещами. Они решили сами, за свои деньги, выхлопотать через петроковского губернатора баронский титул для старого Хунце, чтобы унаследовать его еще до отцовской смерти. Они знали, что они свое возьмут. Пусть только старик закроет глаза. Симха-Меер тоже был уверен, что обстряпал стоящее дело. Он вовремя доставил во дворец братьям Хунце нелегко добытые тысячи рублей, необходимые для этого предприятия.

Теперь петроковский губернатор все чаще покидал свою губернию, оставляя ее на попечение помощника, и на деньги братьев Хунце ездил в Санкт-Петербург.

Бал во дворце Хунце в честь получения баронского титула, который его величество император всея Руси и Царь Польский пожаловал старому фабриканту за его большие индустриальные заслуги перед Отечеством, привлек самых богатых и могущественных людей из Лодзи и ее окрестностей.

Петроковский губернатор добился своего. Вдруг, как камень на голову, старый Хунце получил всевысочайшее извещение о том, что милостью его величества за свои заслуги перед страной и вклад в ее благосостояние он удостаивается чести носить титул барона, каковой переходит по наследству его детям и их потомкам навеки.

Хунце сразу же понял, что сыновья устроили это против его воли, что они где-то без его разрешения заняли много денег. Он разозлился, он стучал своей волосатой рукой ремесленника по столам, кричал, что проучит этих сопляков. Но отвергнуть милость его величества было невозможно. Ничего не оставалось, как поблагодарить губернатора за его хлопоты и готовиться принять титул с достоинством и величием, как подобает дому Хунце. Бал в честь получения титула от его величества надлежало дать в собственном дворце Хунце в присутствии богатейших, знатнейших и влиятельнейших жителей Лодзи. Хунце вызвал обеих дочерей-баронесс, чтобы они устроили этот бал по своим аристократическим обычаям. И дочери Хайнца Хунце вместе с его сыновьями вложили много труда и денег, чтобы организовать торжество, достойное новых баронов из дома Хунце.

За несколько месяцев до бала обновили дворец при фабрике. Правда, дворец и без того был почти новый и в ремонте не нуждался. Надо было только убрать с ворот прежний, вырезанный по приказу Хунце купеческий знак, изображавший голых бородатых германцев с фиговыми листами на срамном месте и копьями в руках, и поместить туда дворянский герб — стоящего на задних лапах медведя, передние лапы которого опираются на изогнутый крест. Но с получением титула дети Хунце хотели обновить все, избавиться от малейших следов старой жизни. Они выписали архитектора из самого Мюнхена, и тот перестроил дворец, приделал к нему всякие башенки и шпили по образцу немецких рыцарских замков, украсил его геральдическими каменными фигурами голых германцев, сражающихся со львами и змеями; мясистыми пастушками, пасущими овечек, и вакханками, кружащимися в диком танце с баранами и сатирами. Все это было увито множеством каменных виноградных лоз и листьев.

Широкий въезд во дворцовый двор тоже был уставлен фигурами. Венеры, нимфы, сатиры с козьими ногами, богини с распущенными волосами и пальцами, лежащими на струнах золотых арф, жаждущие нагие мальчики у струящихся родников, лучники и расправившие крылышки жирные ангелочки с толстыми ножками — все было сделано из белого мрамора и стояло по обе стороны от дороги, вымощенной большими четырехугольными каменными плитами. Обочины дороги были обсажены кустами, деревьями и цветами.