Аромат счастья сильнее в дождь - Виржини Гримальди

– Не волнуйтесь, это от облегчения.

Жюль заснул у меня на коленях, пока я перебирала его волосики. Осторожно, на цыпочках, стараясь не наступить на скрипучий резиновый коврик и разбросанные повсюду остроконечные игрушки, я перенесла его в кроватку и вышла из комнаты. Теперь я была готова насладиться очередной серией «Ко-Ланты»[84].

Мама разгадывала кроссворд, у ее ног примостилась Мина. Я села с мамой рядом.

– Ты, кажется, хотела со мной поговорить?

Она отложила в сторону журнал и сняла очки.

– Да. Я давно хотела тебе кое-что рассказать, но, принимая во внимание, что все это произошло двадцать лет назад, я все никак не могла выбрать подходящего случая. Теперь, когда ты все знаешь, это особенно важно. Это было одной из причин, подтолкнувшей меня к тому, чтобы во всем признаться.

Я приготовилась к худшему. Она продолжила:

– Речь пойдет о Жюле. Ты должна с ним об этом поговорить.

– Поговорить? О чем?

Не успела я произнести эти слова, как уже все поняла. Я мгновенно замкнулась в себе.

– Полина, я знаю, что тебе не нравится обсуждать эту тему, но наша семья – доказательство того, что иногда секреты могут нанести огромный урон отношениям.

– Я не хочу об этом говорить.

– Знаю, но ты должна услышать это от меня. Ты говорила, какую боль причинили тебе письма Бена, твои страдания даже невозможно представить, но все-таки ты должна. Твой сын имеет право знать историю своей семьи.

Я хотела только одного: поскорее встать с дивана и запереться в своей комнате. Но я не двинулась с места.

– Мама, пожалуйста…

– Когда я училась на акушерку, нам преподавали специальный курс на эту тему. Один из моих коллег рассказал нам свою историю, которая произвела на меня глубокое впечатление. Еще до его рождения родители коллеги потеряли ребенка во время родов. И никогда ему об этом не рассказывали. В четырнадцать лет он узнал об этом случайно из семейного дневника. Он так и не простил родителям того, что они скрыли от него, что у него был брат. Психолог, наша преподавательница, подтвердила: из этого никогда нельзя делать тайны. Не стоит возвращаться к этой теме ежедневно, но ребенок должен знать, чтобы это стало для него естественным событием. Это необходимо для его душевного здоровья, ясно тебе?

– Хорошо, мам, я поняла, – произнесла я, вставая. – Я пойду спать…

– Почему ты так плохо воспринимаешь все, что я тебе говорю?

– А почему ты всегда даешь мне понять, какой я ужасный человек? Впечатление такое, что все, что я делаю, неправильно, а то, что мне следует делать, по твоему мнению, я никогда не делаю? Есть ли что-нибудь во мне такое, что тебе хоть немного нравится?

Несколько секунд я наблюдала за мамой в ожидании ответа, которого не последовало. Она сидела неподвижно, глядя в пустоту. Я молча развернулась и ушла в свою комнату, разочарованная.

Войдя в спальню, я вдруг почувствовала, что в ней чего-то не хватало. Чего-то неощутимого, незначительного; и тем не менее этого не хватало, и я отлично это чувствовала. Я напрягла мозги и постаралась вычислить, чего же именно. Потом поняла – гнева. Впервые за столько времени я не испытывала гнева, ни малейшего.

Пока я рассказывала о маме, доктор Паскье резко встал и подошел к окну. Я впервые увидела его во весь рост. Теперь я знала, что и носки у него тоже подобраны в тон к остальной одежде, а брюки достаточно коротки, чтобы можно было это оценить.

– Подойдите ближе, – прошептал он.

Я тоже встала и присоединилась к нему. Он кивнул в сторону улицы.

– Что вы видите?

– Улицу, здания, машины…

– А что сегодня необычно?

– Понятия не имею. Может быть, дождь?

Он удовлетворенно кивнул.

– Да, сегодня идет дождь. Большинство людей его не любят. А вам нравится дождь?

Я отрицательно покачала головой.

– Почему? – спросил он.

– Не знаю, я всегда терпеть не могла дожди. Я не переношу того, что вызывает у меня печаль. Дождь, серое небо, ночь, романы с несчастливым концом, телевизионные репортажи, аэропорты. Мне кажется, меня пугает несчастье в любом виде. Каждый раз, чувствуя грусть, я боюсь погрузиться в нее окончательно и уже не выплыть.

На самом деле я ни о чем таком не думала. Произнося слова, я попутно их осмысливала.

– Вы только что прошли через дождливый период, без сомнения, один из наиболее мрачных в вашей жизни. Немудрено и естественно, что вы промокли до костей. Однако вы сумели выплыть, не так ли?

– Так.

– Как вам это удалось?

На обдумывание понадобилось несколько секунд:

– Я говорила себе, что рано или поздно это пройдет, цеплялась, как могла, за любые приятные вещи, даже самые ничтожные.

Я увидела на его лице широкую, во весь рот, улыбку.

– Вот. Вы все поняли.

– Я не вполне уверена…

– Вам больше не нужно бояться несчастья. Чем сильнее давят на вас его тиски, тем больше человек способен оценить позитивные моменты. Когда счастье воспринимается как что-то обычное, его не замечают.

Слова доктора прошли сквозь мои железные доспехи и застряли в сердце. Я впервые почувствовала, что счастье должно было уйти из моей жизни, чтобы я поняла, насколько им дорожила.

Глядя на меня пронзительно, он медленно, как всегда, когда считал высказывание важным, проговорил:

– Больше всего можно осознать счастье, только находясь на пике несчастья.

– Но это значит, что мы должны оставаться несчастными до конца дней?

– Нет! Это означает, что какова бы ни была ситуация, в ней всегда есть нечто позитивное для тех, кто в состоянии его разглядеть. Стоит один раз это понять, и все, в том числе и сама жизнь, обретает куда больше вкуса.

Мы молча наблюдали, как по стеклу стекали крупные капли. Месседж был понят. Мне не следовало бояться дождей. Аромат счастья сильнее в дождь.

Возвращаясь с работы, я, как всегда, забрала почту. Там оказался только рождественский каталог и еще конверт без марки. Я понадеялась, что это письмо от Бена. Я давно ждала его. Наверняка он наконец-то выбрал время, чтобы мы обсудили с ним наши письма, как он написал в своем последнем послании. Но почерк оказался другим, зато я без труда узнала округлые буквы и затейливо выписанные прописные.