Соратники Иегу - Александр Дюма

— Вместо вас, генерал?

— Да. Весь день он ничего не будет предпринимать, рассчитывая увидеться со мной ночью и полагая, что я хочу сделать его своим соучастником. В полночь вы явитесь к нему и скажете, что у меня разболелась голова и мне пришлось лечь в постель, но завтра я непременно буду у него в семь часов утра. Поверит он вам или нет, но, во всяком случае, он уже не сможет действовать против нас: в семь часов утра у меня под началом окажутся десять тысяч солдат.

— Хорошо, генерал. Будут еще приказания?

— На нынешний вечер нет, — отвечал Бонапарт. — Приходите завтра пораньше.

— А я? — спросил Люсьен.

— Повидайся с Сиейесом, у него в руках Совет старейшин. Принимайте с ним вместе все нужные меры. Я не хочу, чтобы его видели у меня или чтобы меня видели у него: если мы случайно потерпим крах, надо будет отречься от этого человека. Послезавтра я буду действовать на свой страх и риск и не стану брать на себя никаких обязательств.

— Что, я понадоблюсь тебе завтра?

— Приходи ночью и дай мне полный отчет.

— Ты вернешься в гостиную?

— Нет. Я буду ждать Жозефину в ее комнате. Бурьенн, мимоходом шепните ей на ухо, чтобы она как можно скорей отделалась от всей этой публики.

Жестом простившись с братом и с Бурьенном, он прошел по небольшому коридору из кабинета в комнату Жозефины и сел там; при свете алебастровой лампы он казался бледнее обычного. Он прислушивался к стуку отъезжающих экипажей.

Наконец отъехала последняя карета; через пять минут дверь отворилась и вошла Жозефина.

Она держала в руке канделябр с двумя свечами.

В двойном освещении отчетливо рисовались черты ее лица, выражавшего крайнее волнение.

— Что с тобой? — спросил Бонапарт.

— Я боюсь… — отвечала Жозефина.

— Кого? Этих болванов, членов Директории, или адвокатов из двух Советов? Оставь! В Совете старейшин у меня Сиейес, в Совете пятисот — Люсьен.

— Так, значит, все идет хорошо?

— Превосходно!

— Но ты велел мне передать, что ждешь меня в моей спальне, и я боялась услышать от тебя дурные новости!..

— Да будь у меня дурные новости, разве я стал бы тебе их сообщать?

— Как это утешительно!

— Успокойся, у меня только хорошие новости, но я решил привлечь тебя к участию в заговоре.

— Чего же ты хочешь?

— Садись сюда и пиши Гойе!

— Что мы не придем к нему обедать?

— Нет, чтобы он пришел с женой к нам завтракать. Мы с ним такие любящие друзья, что не наглядимся друг на друга!

Жозефина уселась за миниатюрный секретер розового дерева.

— Диктуй, — сказала она, — я буду писать.

— Вот так так! Это чтобы узнали мой стиль! Полно! Ты лучше меня умеешь писать прелестные приглашения, перед которыми никто не устоит.

Жозефина улыбнулась, выслушав этот комплимент, подставила лоб Бонапарту, горячо поцеловавшему ее, и стала писать; приводим это послание дословно:

«Гражданину Гойе, президенту Исполнительной Директории Французской Республики…»

— Так хорошо?

— Отлично. Ему недолго носить этот титул, так уж не будем скупиться.

— Но ему ничто не грозит?

— Я сделаю все, что он захочет, если он сделает то, чего я хочу! Продолжай, мой друг!

Жозефина снова взялась за перо и написала следующее:

«Приходите завтра, любезный Гойе, с Вашей супругой к восьми часам утра позавтракать со мной. Не вздумайте отказываться! Мне хочется поговорить с Вами на весьма интересные темы.

До свидания, мой дорогой Гойе! Не сомневайтесь в моей искренней дружбе!

Ла Пажери-Бонапарт».

— Я написала «завтра», — сказала Жозефина, — и мне придется проставить на письме «семнадцатое брюмера».

— И ты не солжешь, — заметил Бонапарт, — сейчас ровно полночь. Действительно, еще один день канул в бездну времен: часы на стене пробили двенадцать.

Бонапарт внимал ударам, серьезный и задумчивый. Оставалось только двадцать четыре часа до торжественного дня, к которому он готовился добрый месяц, о котором он мечтал целых три года!

Сделаем же то, чего так бы хотелось ему: перескочим через двадцать четыре часа, остающиеся до дня, о котором история еще не вынесла своего суда, и посмотрим, что происходило в семь часов утра в различных местах Парижа, где события, о каких мы сейчас расскажем, должны были вызвать чрезвычайное впечатление.

В семь часов утра министр полиции Фуше вошел в кабинет Гойе, президента Директории.

— О! — воскликнул, увидев его, Гойе. — Какие события произошли, господин министр полиции, что я имею удовольствие видеть вас у себя так рано?

— Вы еще не знакомы с декретом? — спросил Фуше.

— С каким декретом? — удивился почтенный Гойе.

— Декретом Совета старейшин.

— Когда он был издан?

— Сегодня ночью.

— Так, значит, Совет старейшин теперь собирается по ночам?

— Да, в случае крайней необходимости.

— О чем же идет речь в этом декрете?

— Он переносит заседания Законодательного корпуса в Сен-Клу.

Гойе почувствовал всю силу удара. Он понял, какие выгоды извлечет из этого перемещения предприимчивый гений Бонапарта.

— А давно ли, — спросил Гойе, — министр полиции превратился в курьера Совета старейшин?

— Вы заблуждаетесь, гражданин президент, — отвечал бывший член Конвента, — сегодня утром я на высоте своего положения как никогда; я пришел вам сообщить о событии, которое может иметь самые серьезные последствия.

Фуше, еще не уверенный в успехе заговора, затеянного на улице Победы, был не прочь на всякий случай обеспечить себе возможность возвращения в Люксембургский дворец.

Но Гойе, при всей своей доверчивости порядочного человека, слишком хорошо знал Фуше, чтобы дать себя одурачить.

— Надобно было еще вчера сообщить мне о декрете, гражданин министр, а не сегодня утром, ведь вы приносите мне это известие лишь на несколько минут раньше официального сообщения, которое я вот-вот получу.

И действительно, в этот миг появился секретарь и доложил президенту, что прибыл курьер, посланный инспекторами дворца Старейшин, и просит разрешения передать послание.