Манюня, юбилей Ба и прочие треволнения - Наринэ Абгарян

– Ты чего? – не оборачиваясь, промычала я сестре.

– Тут на спинке сиденья много шурупов, – пропыхтела она, – целых семь штук. Отвинчиваю.

– Зачем? – похолодели мы с Манькой.

– А чего там внутри, вы знаете? – огрызнулась Каринка.

– Неа.

– Вот и не мешайте. Только сядьте так, чтобы дядя Миша меня не видел.

Мы с Манькой переглянулись, но виду подавать не стали. Тесно прижались друг к другу и продолжили с прерванного места мычать литовскую народную песню «Пастушок».

– А чем ты гайки отвинчиваешь? – вдруг прервала пение Манька.

– Рукой, – пропыхтела Каринка. – Еле отвинчиваются, заразы. Пальцы себе стерла.

– На. – Манька сдернула с волос заколку и, не оборачиваясь, протянула назад.

Каринка аж заскулила от счастья:

– Она с боков совсем плоская, как настоящая отвертка!

Дядя Миша уставился на нас испытующим взором.

– «Много песен слыхал я в родной стороне…» – затянули мы «Дубинушку».

– А где Каринка? – не стал покупаться на наш невинный вид дядя Миша.

– Я тут, – вынырнула из-за моей спины сестра.

– Ты зачем пересела?

– У окна охота посидеть.

– Переедем границу, придется тебе пересаживаться на свое место, – глянул в зеркало заднего вида водитель.

– Это почему?

– В Азербайджане в автобус набьется много народу.

– Ла-а-адно, как только переедем границу – пересяду.

Дядя Миша привстал с места, чтобы лучше разглядеть Каринку.

– Ты чем там занята?

– Зато установили противотуманные фары, что при наших погодах – большое счастье, – продолжил разговор водитель, чем очень удачно отвлек Дядимишино внимание на себя.

Шебаршение на заднем сиденье усилилось – нужно было успеть разобрать сиденье до того, как мы переедем границу с соседней республикой. От волнения у нас пересохло в горле – мы с Манькой прекратили петь, только с замиранием сердца прислушивались к возне, которую затеяла за нашими спинами Каринка.

«Ыю, ыю», – скрипели шурупы.

К нашему счастью, дорога к границе была в страшных выбоинах – автобус немилосердно трясло, скрипели сиденья, каждый раз, весело подпрыгивая на ухабах, набирал голосовые обороты водитель – не иначе ему казалось, что, чем громче он орет, тем умнее его мысли. Дядя Миша явно скучал под его крики о карданных и коленчатых валах. Периодически он оборачивался к нам и глядел долгим испытывающим взглядом через толстые стекла очков. Мы с Манькой елейно улыбались в ответ. Дядя Миша от наших елейных улыбок вытягивался лицом и покрывался испариной.

В районе села Айгепар шебаршение сзади достигло апогея – стало ясно, что Каринка приступила к спешному откручиванию последнего шурупа – ведь еще немного, буквально десять минут езды, и мы подъедем к первому азербайджанскому селению. И тут фортуна повернулась к нам спиной – автобус притормозил у остановки. С лязгом открылись двери, и в следующий миг в салон полетели два больших баула. Мы с Манькой еле успели увернуться от них.

– Сынок, – раздался скрипучий голос, – помоги бабушке подняться по ступенькам!

Дядя Миша вышел из «ПАЗа» и, почтительно поддерживая под локоть древнюю, согнутую под прямым углом пополам старушку, помог ей взобраться в автобус. Старушка проворно взобралась на сиденье дяди Миши, подцепила набалдашником клюки сумки и подтянула их к себе.

– Мать, ну чего ты сумками в салон кидаешься, чуть детей не зашибла. Мы бы сами их затащили, – пожурил старушку водитель.

– Зачем помогать? – оскорбилась старушка. – Руки у меня сильные, а вот ноги уже не несут. Так что сумки я сама куда угодно занесу.

– Пап, садись рядом с Наркой, а я к Каринке пересяду, – сделала попытку спасти положение Манька. Но тут раздался леденящий душу лязг – это Каринка, не дождавшись отъезда автобуса, потянула на себя отвинченную спинку нашего сиденья.

– Что там такое? – подскочил водитель.

– Все нормально, я сейчас разберусь, – кинулся коршуном к нам дядя Миша. Первым делом он скрутил Каринку и отобрал у нее импровизированную отвертку. Затем развил бурную деятельность – прижав коленом к сиденью спинку, стал прикручивать обратно гайки.

– Я не пойму, тебя что, вообще нельзя одну оставлять? – пыхтел он.

– Мне скучно ехать! Сидишь и сидишь. Ничего не происходит! – забухтела Каринка.

– Ну и хорошо, что не происходит. Тебе что, обязательно надо, чтобы что-то происходило? Где последняя гайка?

– Ага, обязательно надо, чтобы происходило.

– Где, я тебя спрашиваю, последняя гайка?

– В кармане. Я ее на память взяла!

– Дай сюда! На память она взяла! На долгую память, ага. Горе ты горькое, чудо ты в перьях!

По мере того как автобус приближался к городу Товузу, в салон набивалось все больше и больше народу. Старушка здоровалась с каждым вновь прибывшим, спрашивала имя-фамилию, уточняла родословную. Через какое-то время почти все сиденья были заняты. За Каринкой с дядей Мишей сидели две бойко переругивающиеся на азербайджанском тетечки. Мы с Манькой, шепотом подпевая друг другу, внимательно прислушивались к их разговору, пытаясь понять, чего это они не поделили. Но даже некоторые русские слова, которыми они сыпали по ходу своего жаркого диспута, не прояснили ситуации. В конец автобуса забилась большая и шумная семья – мама, папа, и много детишек, штук восемь наверное. Дети расселись по сиденьям и тут же начали стенать. То одного мутит, то второго. Сначала автобус останавливался по каждому требованию, потом водитель рассердился, вытащил из-под сиденья большой пакет и предал его расстроенной мамочке семейства.

– Я же не могу через каждые триста метров останавливаться! Так мы до Товуза три дня ехать будем!

– Спасибо, – растрогалась мамочка и стала бегать с пакетом от одного сиденья к другому.

Потом в автобус заполз древний старик в большой папахе из овчины – такие головные уборы большая редкость в наших краях, поэтому мы с Манькой постоянно озирались на старика, чтобы удостовериться, что нам не померещилось, и на голове у него действительно папаха. Дед глядел сквозь нас большими водянистыми глазами, беззвучно шевелил губами и периодически гладил себя руками по лицу.

– Молится, – шепнул нам дядя Миша.

– А чего это он так молится? – удивились мы.

– У него религия другая, он мусульманин, вот и молится, как положено мусульманам. Вообще молятся они на коленях, но раз уж он совсем древний и слепой, то ему можно молиться сидя.