Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник) - Майкл Иннес

– Вы действительно чуть не отдали концы в этот раз, мистер. Но, как видно, ваше время еще не пришло.

Я, должно быть, бормотал что-то, как блуждал несколько недель. У него округлились глаза. И тогда он улыбнулся, и его улыбка показалась мне подобием луча солнца, заигравшего на коричневой поверхности шотландского горного озера.

– В самом деле? Увы, к западу от бухты Отчаяния действительно не встретишь ни души.

На вид ему было лет десять или одиннадцать, но в его голосе звучала гордость истинного первопроходца.

Внезапно он проворно вскочил на ноги и стал всматриваться в сторону моря. А затем издал возглас, исполненный радостного волнения – интонацией, о которой я успел основательно забыть:

– Папа, Папа! Катер Энсона вошел в гавань!

2

Не стану здесь подробно распространяться о доброте и эксцентричности Ричарда Энсона. Он доставил меня в Порт-Линкольн, выслушав по пути мою короткую, но странную историю. Я был уже взрослым человеком. Мне точно исполнилось лет двадцать или чуть больше. Но я ничего о себе не помнил, за исключением многодневных скитаний у берегов Большого Австралийского залива. Даже имени своего я не знал, и, когда мы огибали мыс Катастрофы, Энсону пришла в голову прихоть присвоить мне фамилию мореплавателя, первым составившего лоцию этих вод. Вот так в феврале 1893 года на свет появился Ричард Флиндерс.

Теперь я понимаю, что Энсон воспринял меня как благословение свыше и строил планы – совершенно невинные в своей мотивации – оставить при себе. Я проделал большой путь и был обнаружен на самой юго-западной оконечности освоенной к тому времени людьми территории Южной Австралии. Из Порт-Линкольна мы отплыли в Порт-Огасту, откуда переправились в наиболее крупное и отдаленное из владений Энсона у границы штата. Врачи, выхаживавшие меня, – и это, вероятно, обошлось в круглую сумму, – были привезены из Сиднея, то есть с восточного побережья континента. Если бы исчезновение Йена Гатри все еще оставалось тайной, то, несмотря на устойчивую потерю памяти, меня бы разыскали и установили личность. Но, как я теперь знаю, в течение ближайших недель было обнаружено то мертвое тело, распластанное рядом с пепелищем сигнального костра, а мой вещевой мешок и несколько принадлежавших мне вещей нашли поблизости. А потому исчезли последние сомнения в том, какая судьба постигла Йена Гатри, и он остался существовать лишь в потаенном уголке памяти Ричарда Флиндерса.

В жилище Энсона и в его образе жизни я узнал традиции, не совсем мне чуждые. Труд на земле, хаотично обставленный дом с потемневшим деревом старой мебели, с ее изношенной и вылинявшей, но когда-то дорогой обивкой, сумрачный ряд портретов предков Энсона, наблюдавших со стены за быстротечным существованием нынешнего поколения: все эти вещи воздействовали на мой рассудок гораздо эффективнее любых методов из арсенала психиатров. Энсон оказался бездетным холостяком, и передо мной открылось будущее, которое мне предстояло вскоре отвергнуть. У меня не проявилось ни малейших наклонностей к жизни на природе; возможно, из-за того, через что мне пришлось пройти, но гораздо более вероятной причиной были неведомые пока для меня аспекты моей прошлой жизни. Огромность и необъятность открытых пространств действовали на меня угнетающе, а подчас просто пугали. Я был поглощен размышлениями о тайне своего затуманенного сознания, и отсюда родился неудержимый интерес к изучению медицины. Годы спустя я выпустил с неизбежными недомолвками и маскировкой фактов свое «Исследование случая долговременной амнезии» – монографию, тема которой для многих стала необъяснимым исключением в ряду моих многочисленных трудов, направленных на совершенствование радиологической науки.

Щедрость мистера Энсона не только помогла мне закончить учебу в университете Аделаиды, но и продержаться тот долгий период поисков работы, который нередко в самом начале обрывает карьеры молодых специалистов. Он в буквальном смысле создал Ричарда Флиндерса, и частично в знак благодарности и сострадания к нему, которого я нисколько не стыжусь, я принял решение, когда для этого пришел срок, что Ричард Флиндерс не должен исчезнуть.

Это случилось в последний год моей учебы. Ранним весенним вечером я возвращался с медицинского факультета в дом, находившийся в двух милях от университета по другую сторону парка, кольцом окружавшего компактный центр небольшого города. В какой-то момент передо мной проехала конка, и мне открылся вид на немногочисленную толпу, собравшуюся у задрапированного пьедестала. Открывали памятник какому-то шотландскому мореплавателю – кажется, Макдугалу Стюарту, – и стоило мне посмотреть на него, как раздались пронзительные звуки волынки.

Я с помутневшим взором машинально сделал еще несколько шагов, а потом, словно присутствовал на сеансе великого иллюзиониста, вдруг увидел перед собой фигуру своего брата Рэналда. Он стоял на какой-то возвышенности, разглядывая раскинувшееся под ногами бескрайнее пространство буша. И я услышал, как с мрачной страстью несостоявшегося поэта он декламировал:

Голос и картина померкли, а я продолжил свой путь, так ничего и не поняв. Но той же ночью, когда я разглядывал город, залитый лунным светом, в его прекрасном обрамлении холмами с одной стороны и морем с другой, словно темная вуаль соскользнула с моей памяти. На самом деле меня звали Йеном Гатри, и я так же четко осознал, что каковы бы ни были обстоятельства того случая, Рэналд спасовал перед угрозой пожара и бросил меня на произвол судьбы.

Наведенные мной затем справки помогли установить, что после смерти детей нашего старшего брата и моей собственной предполагаемой гибели Рэналд унаследовал Эркани. Я всегда был до неприличия здоровым членом семьи; метания и колебания, свойственные невротику Рэналду, мне не знакомы, а потому, помнится, не потребовалось и двух часов, чтобы я сформулировал свои намерения. Разумеется, я осознавал нанесенный мне моральный и физический ущерб, но посчитал, что это чувство ни в коем случае не должно довлеть надо мной. У меня не было ни малейшего желания вести жизнь крупного шотландского землевладельца. Напротив, уже в деталях и шаг за шагом я спланировал свою дальнейшую медицинскую карьеру. В честность Рэналда не верилось, а потому я предвидел лишь досадную помеху и неизбежную волокиту при любой претензии на свою долю наследства. Австралия к тому времени дала миру «дело Тишборна», и я не без иронии сказал себе, что подобных семейных свар хватит теперь на несколько поколений. К тому же я питал глубочайшую привязанность к мистеру Энсону, который вместе со мной продумывал планы моей деятельности в качестве австралийского хирурга. И еще я понимал, что вопрос может стоять только так: все или ничего. Заявление, что я остался в живых, вызвало бы волну непредсказуемых и весьма неудобных последствий, принудив меня в итоге, вопреки желанию, претендовать на роль главы семьи.

А потому я продолжил жить под именем Ричарда Флиндерса главным образом на своей новой родине, но наведываясь порой в Англию, а однажды провел достаточно длительное время в Соединенных Штатах. Я никогда не был состоятельным человеком, каким могла бы сделать меня хирургическая практика, поскольку большую часть своих заработков, как и всегда щедрые пожертвования Ричарда Энсона, расходовал на дорогостоящие исследования применения радия в медицине. Ибо мне неведом способ потратить деньги с большей пользой для человечества. И мое решение не позволять мыслям о собственном будущем мешать мне целиком сосредоточиться на решении научных задач оказалось в итоге единственно верным. Несколько дней назад я получил извещение, что мне оказана огромная честь: меня избрали пожизненным почетным профессором крупного американского научного учреждения, на которое я успешно работал много лет назад. Теперь я смогу поселиться в Калифорнии. Там идеальный климат для людей, встречающих старость, и можно будет уделить лет десять работам в тех областях, которые были почти недоступны для меня в силу занятости своей основной научной дисциплиной. Мой главный труд завершен, и можно сказать, завершен с триумфальным успехом, а потому мой уход из медицины, как и из общественной жизни, станет полным и окончательным. По мере развития своей карьеры я имел возможность овладеть многими иностранными языками, и занятие европейской литературой весьма подходит для человека, которому уже пора задуматься о близкой кончине.