Девиантный рыцарь - Трейси Лоррейн

заставляет меня вздрогнуть, когда он подносит его к уху, и я смотрю, как он встает с кровати, голый, как в день, когда он родился, и идет к двери.

— Что случилось? — Он спрашивает холодным, сердитым голосом, от которого у меня сразу встают дыбом волосы.

Перекатываясь на спину, я плотнее закутываюсь в одеяло, пытаясь сохранить часть его тепла.

Я стараюсь не думать о том, как сильно я скучаю по нему, когда он всего лишь в коридоре. Я отказываюсь быть той девушкой, даже если в глубине души знаю, что я уже такая.

— Черт. Я буду прямо там, — говорит он, прежде чем вернуться в комнату и сразу же вытащить чистую пару боксеров, чтобы натянуть.

Чертовски жаль, если вы спросите меня.

Я смотрю, как он начинает прикрываться, прежде чем подойти к кровати и наклониться надо мной.

— Прости, Мегера. Это работа. Я ненадолго.

Он оставляет самый сладкий поцелуй на кончике моего носа, который заставляет мое сердце бешено трепетать в груди.

— Хорошо.

— Иди спать. Я вернусь, прежде чем ты проснешься.

— Тебе же лучше, — предупреждаю я, погружаясь в его поцелуй, когда его губы находят мои.

Я на грани того, чтобы дотянуться до него и отказаться его отпускать, но я знаю, что не могу. Звонок посреди ночи никогда не бывает хорошим, поэтому я неохотно отпускаю его и слушаю, как он выходит из квартиры.

Я вздыхаю и заворачиваюсь обратно в простыни, но я уже знаю, что это бессмысленно.

Я могу спать как убитая, но как только я проснусь, это все.

Заставляя себя оставаться на месте, я заставляю свое тело отдохнуть, но это бессмысленно. И менее чем через десять минут я сдаюсь, сбрасываю одеяло и свешиваю ноги с края кровати.

Прохлада квартиры окружает меня, заставляя мурашки покалывать кожу, и я вздрагиваю, но этого недостаточно, чтобы ослабить боль во всем теле.

Черт возьми, он довольно основательно обработал меня прошлой ночью.

Улыбка дергается на моих губах, потому что, черт возьми, это была лучшая ночь в моей жизни.

Достав одну из толстовок Тео, которые аккуратно сложены в его гардеробе, я натягиваю ее и направляюсь в ванную.

Когда я захожу внутрь, образы времени, которое мы провели здесь вместе прошлой ночью, заполняют мой разум, и от этого у меня поднимается температура.

То, в чем он признался, то, как он поцеловал меня, мягкость его прикосновений после жестокости в гараже и гостиной…

Воспоминания об этом сейчас заставляют мою голову кружиться почти так же сильно, как когда это происходило.

Пока я сижу на унитазе, я смотрю в сторону, замечая скрытую панель. Прижимаю к ней руку, она открывается точно так же, как та, что у душа, и, черт возьми, внутри лежит коробка с тампонами. И не просто любая коробка, точно такие же, которые я обычно использую.

— Жуткий пиздец, — бормочу я себе под нос, но не могу сдержать улыбку, играющую на моих губах.

Знал ли он, что я в конце концов окажусь здесь с ним? Он просто играл в долгую игру?

Я вспоминаю некоторые из не самых приятных моментов, которые мы провели вместе, когда мы оскорбляли друг друга и вообще ненавидели то, что другой осмеливался даже дышать рядом с другим, и я не могу не задаться вопросом, не является ли все это какой-то извращенной игрой.

Конечно, нет.

Качая головой, я подавляю свою глупую неуверенность, закрываю шкаф и заканчиваю то, что делаю.

Я не знаю почему, но я вроде как думала, что Тео выскользнул бы из кровати, когда я, наконец, вырубилась всего несколько часов назад, чтобы прийти и убрать беспорядок в гостиной, но, когда я включаю свет, я обнаруживаю, что это все еще выглядит как что-то с места преступления.

На окне размазаны кровавые отпечатки рук, на кожаном диване есть пятна, которые, я могу только предположить, тоже являются кровью, и когда я подхожу ближе, я вижу капли на деревянном полу.

Господи, неудивительно, что мое тело болит, как маленькая сучка. Похоже, он буквально растерзал меня здесь.

Мне нужно чем-то занять себя, пока его нет, я роюсь на кухне, пока не нахожу чистящие средства. Все они заполнены, и это заставляет меня задуматься, кто на самом деле убирает это место. Я не могу представить, как Тео натягивает свои резиновые перчатки и берет метелку из перьев, хотя эта мысль заставляет меня хихикать, когда я собираю свои находки и возвращаюсь в гостиную.

Я убираю доказательства того, что произошло прошлой ночью, с окна, прежде чем приступить к работе на диване с помощью спрея против пятен. Я мою пол, как могу, в отсутствие швабры, и как раз собираюсь отнести все обратно на кухню, когда одна из пуговиц на рубашке Тео бросается в глаза.

Оглядываясь вокруг, я замечаю больше из них там, где они, наконец, остановились после того, как я оторвала их от ткани.

Встав на четвереньки, я начинаю ползать и собирать их всех.

Мне должно быть все равно. Я должна оставить их, чтобы заставить его левый глаз дергаться от раздражения, когда он вернется домой. Но какая-то странная часть меня на самом деле не хочет злить его хоть раз.

Когда я тянусь к той, которая, как я вижу, торчит из-под кофейного столика на ковре, моя рука натыкается на что-то.

Схватив ее, я вытаскиваю папку.

Не думая об этом, я кладу его правой стороной вверх на кофейный столик и хватаюсь за пуговицу — только когда я встаю, что-то в этом бросается в глаза, и это заставляет мое сердце подпрыгнуть к горлу.

На лицевой стороне серой папки идеальным почерком написано мое имя.

Эмми Кора Рэмси.

— Что за черт? — Я бормочу себе под нос. Кладу пуговицы на кофейный столик, сажаю задницу на край дивана и дрожащей рукой открываю папку.

Долгое время я просто смотрю на слова передо мной, сбитая с толку, отказываясь понимать, что они означают.

Но когда реальность, наконец, обрушивается на меня, мой желудок переворачивается, и мне приходится бежать в ванную, чтобы не блевать на пол, который я только что вымыла.

Меня тянет еще долго после того, как мой желудок опустел. Как будто я могу стереть из своего тела воспоминание о чтении этих слов, если меня стошнит достаточно.

Все мое тело дрожит от усталости от сухого вздутия, а кожа покрыта блестками пота.

Я едва чувствую удар, когда падаю на задницу и подтягиваю ноги перед собой, прижимая их к груди.

Я в панике взяла папку с собой и смотрю на нее так, как будто само ее присутствие оскорбляет меня.