Злейший друг - Ирина Лобановская

— Есть и другая точка зрения. Не всем ведь равняться на блаженных, — ядовито возразил Валентин. — Норма — некий идеал, для многих почти недостижимый. Например, если изобразить идеальный кленовый лист, а потом сравнить его с реальными листочками, то ни один не будет в точности соответствовать рисунку. Но это не значит, что не дотягивающие до идеала листья упали с деревьев-мутантов.

— Это вообще ничего не значит, разлюби твою мать! У многих психологов представления о норме почти совпадают с понятием зрелой, реализовавшейся личности. Что объединяет психически здоровых, состоявшихся людей с высоким интеллектом и неплохим положением в обществе? Определенные черты: принятие себя и других, простота в общении, понимание своего предназначения, непредвзятость оценок и восприятия, способность к глубоким отношениям, разграничение целей и средств, креативность, высокий уровень морали, философское чувство юмора, интерес к жизни, желание помогать людям…

— Ну, это прямо про тебя, звезда моя! Твой портрет, — развеселился Валентин.

— По-моему, четкие представления о норме попросту вредны для общества, — не сдавалась Ксения. — Особенно если оно возьмется рьяно искоренять все, что норме не соответствует. В Спарте с обрыва сбрасывали не только детей с физическими недостатками, но и слабых и болезненных. Это гарантировало стране крепких и умственно ограниченных граждан — то есть подходящих для военных походов. Допустим, гении Спарте впрямь не требовались, без них спокойнее. Но в искусственном отборе физически сильных таилась серьезная ошибка. Например, об одном из великих полководцев в детстве все говорили: «Не жилец». Это Александр Суворов, вырастивший сам себя из хилого, болезненного ребенка. И уж совсем клинический случай. Совершенно нищая семья, у отца сифилис, у матери психическое расстройство и шесть абортов, двое голодных детей и новая беременность. Что делать? Ну конечно, очередной аборт. Но этим абортом мы убьем Бетховена, которому все-таки посчастливилось родиться и вырасти. Норма… Многие, вроде тебя, считают нормальными себя и все, что они сами считают нормальным. — Ксения выдохлась. Достала сигарету. — А куда же ты, конспиратор-психолог, загнал свою машину? В гараже пусто, — спросила с усмешкой.

— Да уж нашел куда, — ухмыльнулся в ответ Валентин. И вдруг мгновенно посерьезнел, стал напряженным животным перед прыжком. — Ксюха, помоги мне… Ты всегда была отзывчивой бабой. Даже до дурости, прости… Мне нужна одна вещь… Она была здесь, на даче. И вдруг бесследно пропала.

— И что же это за вещь? — Ксения шлепнулась на тахтушку. — И вообще я многого не понимаю. Откуда ты все так хорошо знаешь: что здесь хранится, что здесь было и чего не было? Я не подозревала, что ты так часто сюда шляешься. За каким фигом?

— Бываю… Корешу с тестем. А что, запрещено? Жены меняются, а он у меня один неизменный. Итак, перед нами стоит вопрос о честности и признании… Во всех американских учебниках описывается пресловутая история о том, как маленький Джордж Вашингтон игрушечным топориком срубил не то липку, не то вишенку в саду отца. В общем, деревце. И сам потом папе признался. После чего отец, вместо того чтобы наказать сына, расплакался и обнял его. По другой версии — топорик все-таки отобрал, но сказал: «Ты молодец, что признался!» На этом люди с недоразвитыми мозгами строят самый показательный пример для воспитания детей. Хотя некоторые говорят, что история эта — чистая выдумка, приписанная Вашингтону после его смерти. Но вообще американцы действительно хорошо следуют примеру именно этой истории. Разбомбил — но зато правду сказал! У них так психология работает.

— Эта история из заокеанских книг недвусмысленно напоминает историйки из учебников, на которых воспитывали детей советских, — сказала Ксения. — Например, помню, как нам пафосно в школе зачитывали рассказ про Володю Ульянова. Как маленький Володя задумал сломать на спор или по другой причине игрушку — упряжку с лошадью, но, не желая прогневать отца, спрятался в чулан вместе с этой лошадью и только там, в одиночку, вдалеке от глаз семьи, разломал злосчастную игрушку. «Он также бегал в валенках по горке ледяной!..» Отец обожал эти стихи.

Валентин улыбнулся розово-морозно и ткнул пальцем в угол:

— Видишь палку, звезда моя? Беру против привидений. Замахнешься — привидения машинально реагируют, как живые, забыв, что их уже давно нет, и убегают обратно в мусоропровод. Не таращь на меня глаза! Мне недавно рассказывала одна дама в театре, наша вахтерша, женщина верующая. Она по болезни не сумела прийти в церковь на Пасху, смотрела крестный ход вокруг храма Христа Спасителя по телевизору. Говорит, мэр подошел во время крестного хода к патриарху Алексию и стал разговаривать. Святотатство, кощунство… А патриарху не ответить неловко, человека обидеть. Так и шли… Свеча у мэра погасла, не донес благодатный огонь до храма. Для чего тогда было и идти? Я знаю, что ты сейчас скажешь: осуждение — грех. «Не судите, да не судимы будете». Но Господь отлично знает, что человеческая природа больна.

Он прокашлялся. Поправил шейный платок, который носил вместо галстука. Представление начиналось. Оленев входил в роль. Собирался разыгрывать веселый спектакль-моралите. Изображать двух персонажей, двух ведущих, чередующихся между собой.

Вчера выпил немало, безразлично подумала Ксения.

— Детство маленького Джорджа Вашингтона, — нарочито пафосно, словно обращаясь к юношеской аудитории, заговорил Валентин сладеньким тенором, щедро и широко жестикулируя и помахивая указательным пальцем, — прошло в саду апартаментов его отца, где ма-а-аленький Джорджи любил играть при лу-учиках солнышка утреннего. И подарил ему отец ма-аленький игрушечный топорик, а сам отправился проворачивать свои деловые встречи в резиденции. — Это уже совсем другим голосом, баском. — Ма-аленький Джорджи давно полюбил огромный зеленый сад, раскинувшийся во владениях папеньки, — вновь высоко взял Валентин, склонив улыбающееся лицо и восторженно взмахнув руками. — И часто заходил в дальний его уголок, где росла та самая вишенка, до которой ма-аленький Джорджи хотел дотянуться, чтобы сорвать спелые вишни, да все не мог. — И тогда… — поднял он палец и острый подбородок вверх. Снова сладенький тенор: — Принес он свой топорик и стал ее подрубать. И рубил он дерево, пока папы не было дома. Упала вишенка, и испугался Джорджи, и побежал с топориком прочь, оставив срубленную вишенку лежать на земле… И сидел весь день дома ма-алень-кий Вашингтон, будущий президент Соединенных Штатов! — продолжил Оленев, куражась. — И думал о срубленной вишенке. Знал, что может отец увидеть ее и будет долго размышлять, кто же это бродит по их саду-у родному-у-у и рубит там деревца? Но так и не поймет. И тогда, — тонко выкрикнул он, кривляясь, — когда вернулся папенька, подошел к нему наозорничавший сын и сказал: «Папа! Это я срубил ту вишенку в нашем огромном семейном саду возле Белого дома! Это я сделал вот этим самым топориком, который ты мне подарил!» Так признался ма-аленький Вашингтон! — милым тенорочком с готовностью закончил Валентин. — Сам! — истово произнес он. — Никто не просил его об этом! Ему стало стыдно за содеянное, и он пошел к отцу и признался! И тогда папа ответил ма-аленько-му Вашингтону: «Ты поступил нехорошо. За это я, как отец, вынужден наказать тебя. Поэтому топорик я у тебя отбираю! Но раз ты сам во всем содеянном признался, я должен сказать тебе: «Ты просто молодец!» — артистично пробасил Оленев. — Поэтому я и хвалю тебя за это и еще раз говорю: «Ты молодец!» Так Джордж Вашингтон свершил в детстве плохой поступок, — Валентин напыщенно ораторски раскинул в стороны руки, — но сам покаялся! Вот достойный пример вам всем! — откланялся он и шаркнул ногой. И чуть перекосил уголок постного рта.