Размышления перед казнью - Вильгельм Кейтель

Гитлер никогда не высказывал мне своей оценки этого совещания, но он сделал бы это, если бы был удовлетворен им. Для него это явилось разочарованием, которое давало себя знать даже во внешнем обострении отношений каждый раз, когда генеральный штаб выражал свое неприятие и вел себя надменно, как «каста».

Тем сильнее было впечатление от той речи, с которой Гитлер 22 августа 1939 г.291 обратился к созванным в Бергхоф (в Оберзальцбергс) генералам, когда войска Восточного фронта уже изготовились к нападению на Польшу. Гитлер был исключительно одарешгым оратором, мастерски умевшим приспосабливать свои слова к тому кругу слушателей, перед которым он выступал. Я уверен, что из своего неудачного выступления перед начальниками штабов он извлек для себя урок, что метод и тенденция противопоставить свои мысли начальникам штабов явились его психологической ошибкой. Другие положения этой речи страдают субъективностью. Это, в частности, показывает запись адмирала Бёме, которого следует считать не принадлежащим ни к какой стороне292.

24 августа [19]39 г. Гитлер прибыл в Берлин — 26-го должно было начаться наступление на Польшу. То, что происходило в Имперской канцелярии в эти дни вплоть до 3 сентября, имеет такое всемирно-историческое значение, что связное исследование и отвечающее истине описание их должно быть предоставлено более сведущему человеку, ибо я могу рассказать лишь немногое из собственного опыта и, к сожалению, не имею сейчас в своем распоряжении каких-либо записей, которые смогли бы подкрепить мою память.

24 августа (а не 25-го, как указывал Риббентроп) я около полудня впервые был вызван к фюреру в Имперскую канцелярию.

Гитлер через [итальянского] посла Атголико получил личное письмо Муссолини, из которого он прочел мне несколько абзацев. То был ответ дуче на строго конфиденциальное письмо Гитлера, послашюе из Берпсофа несколькими днями раньше. В письме фюрера говорилось об ожидаемом столкновении с Польшей и сообщалось о его решимости, если Польша или выступающая на ее стороне Англия окажутся неуступчивыми, добиться решения назревшего вопроса о Данциге силой оружия. Гитлер назвал дату возможного начала операций против Польши на несколько дней более позднюю [чем намечалось] — как он сам сказал, сделав это по следующим причинам.

Гитлер рассчитывал на немедленную передачу содержания письма в Лондон через свое столь «заслуживающее доверия» министерство иностранных дел. По мысли Гитлера, это должно было показать всю серьезность его йамерения, а с другой стороны, не выдать действительную дату начала военных действий. Иначе говоря, хотя Польша и была бы предупреждена, намеченная тактическая внезапность все равно обеспечивалась. И, наконец, [фактическим] переносом даты вперед Гитлер хотел ускорить желаемое английское вмешательство с целью побудить Польшу избежать войны — на это вмешательство он определенно рассчитывал и ожидал, что найдет в том поддержку со стороны Муссолини293.

Реакция Муссолини явилась для Гитлера первым крупным разочарованием в этой игре; он твердо полагался на само собою разумевшуюся помощь Италии, поскольку та была безоговорочно обязана оказать такую помощь в договорном порядке. Гитлер надеялся найти у Муссолини такую же «верность Нибелунгов», какую он в свое время продемонстрировал Италии в истории с Абиссинией [Эфиопией], не получив никаких выгод для себя. Таким образом, письмо Муссолини означало для Гитлера суровый удар, ибо дуче писал, что, к сожалению, не сможет соблюсти пакт о взаимопомощи, так как король отказывает ему в приказе о мобилизации, а против этого принадлежащего монарху права он ничего поделать не в состоянии. Впрочем, Италия к войне и не готова, ей не хватает снаряжения, оружия и боеприпасов. И хотя она и располагает военно-промышленными мощностями, но испытывает недостаток сырья: меди, марганца, стали, резины и т.д. Если бы в этом отношении она получила ощутимую германскую помощь, то, коли дело дойдет до войны, позиция Италии была бы пересмотрена.

После этого отказа фюрер сразу же вызвал меня, чтобы узнать, сможем ли мы при случае дать Италии требуемое сырье. Он попросил Аттолико немедленно запросить Рим, в каких именно размерах ей необходимо недостающее сырье. Мне он поручил определить, какие поставки мы сможем осуществить294.

Но только после того выяснилась причина его разочарования по поводу «предательства» Муссолини. Он сказал примерно так: «Само собою разумеется, Лондон уже давно получил известие, что Италия действовать вместе с нами не хочет, ну а теперь позиция Англии решительно окрепнет, и она окажет поддержку Польше. Политический эффект моего письма — полная противоположность моим ожиданиям».

Возмущение Гитлера было для меня совершенно очевидным, хотя внешне он держал себя в руках: считал, что теперь Лондон пойдет на пакт взаимопомощи с Польшей, поскольку отпадает поддержка нас Италией.

В первой половине дня я вернулся в военное министерство, чтобы выяснить у генерала Томаса, сможем ли мы и в каких именно количествах предположительно предоставить Италии требуемое ею сырье сверх текущих поставок. Вскоре меня снова срочно вызвали в Имперскую канцелярию. Теперь Гитлер производил впечатление человека еще более возбужденного. Он сказал мне: на столе у него лежит депеша имперского шефа печати [Отто Дитриха], согласно которой подписание англопольского пакта о взаимопомощи последует еще сегодня. Подтверждения от министерства иностранных дел пока нет, но, как известно по опыту, дипломаты действуют гораздо медленнее, чем телеграфные агентства; он полагает, что полученная депеша верна. Гитлер спросил, можно ли немедленно остановить всякое продвижение войск: он хочет выиграть время для переговоров, хотя на помощь Италии больше не рассчитывает.