Жанна – Божья Дева - Сергей Оболенский

«Хроника Девушки», которая в данном случае имеет сведения от очевидца, какого-то видного члена парламента, рассказывает:

«Многие шли к ней, говоря, что всё это вздор и фантазия; а на обратном пути, послушав её, все до единого говорили, что она – божий человек, и многие плакали».

Этот рассказ подтверждается целым рядом мелких фактов, показывающих, как люди к ней привязывались. Рабато, у которого она жила, последовал за ней в Орлеан. Другой адвокат парламента, Барбен, выступивший впоследствии свидетелем на процессе Реабилитации, последовал за нею до Реймса. Народ её именем прозвал в Пуатье одну из городских башен.

По сути дела, в Шиноне и в Пуатье происходит, но в гораздо большем, уже всенародном масштабе, то же самое, что перед этим происходило в доме каретника в Вокулёре: непосредственным личным общением Девушка покоряет отдельных людей и целые социальные группы. Тут особенно важно помнить, что во Франции в XV веке нет ещё ничего похожего на современное централизованное, автоматизированное государство, с советом министров, наделённым конкретными функциями, с генеральным штабом, с министерством информации и т. д. Средневековая Франция живёт «по-семейному», с очень смутными юридическими и административными формами или обходится без них совсем. Как справедливо отмечалось, даже Людовик XIV имел фактически меньше власти, чем министр внутренних дел при Третьей республике. Тем более это было так при Карле VII. Король не мог не принимать во внимание мнение основных организаций и групп, чья деятельность составляла жизнь страны.

Сила Девушки в этом – в вере, которую она вселяет во всевозможные группы, составляющие нацию. Она уже завоевала через герцога д’Алансона целый клан высшей аристократии. Уже орлеанская коммуна, наведя справки через ходоков и впитывая распространяющуюся молву, начинает надеяться на неё. Уже познакомившиеся с нею ратные люди «считают её как бы святой», говорит Барбен. Теперь она завоёвывает ту церковную и парламентскую среду, которая составляет стержень национальной Франции.

Нет никаких оснований думать, что у неё была предвзятая неприязнь к осаждавшим её «церковным людям». Что Жанна д’Арк умела быть независимой по отношению к духовенству— это как будто не требует дополнительных доказательств. Но в то же время девочка, становившаяся на колени перед каждым духовным лицом, никоим образом не была «анти-клерикалкой», хотя возможно, что скромные деревенские кюре были ей с самого начала приятнее очень уж учёных и важных богословов. Учёность этих последних не импонировала ей никак. Временами они её изводили. Но нельзя забывать, что все члены заседавшей в Пуатье комиссии служили с достаточной самоотверженностью тому самому делу, которое она пришла спасти.

И опять же нет никаких оснований утверждать, что клир и в арманьякской Франции недолюбливал Девушку. Её явно недолюбливал Режинальд Шартрский, архиепископ Реймсский и канцлер королевства; но Режинальд Шартрский – не весь арманьякский клир, он даже не типичный его представитель. Та церковная среда, с которой Девушка имеет дело в Пуатье, – это люди школы Жерсона, оставшиеся среди всех перипетий верными его линии: соборности и галликанизму в Церкви, патриотизму и природной монархии в государстве (в то время как другие представители клира с лёгкостью изумительной перескакивают с одной платформы на другую). Режинальд Шартрский – дипломат, не богослов, накапливающий церковные должности и доходы «по совместительству», – для этой среды посторонний человек. Он не принадлежал к группе Жерсона, не принимал участия в принципиальных идейных баталиях ни в Университете, ни на Соборах и сделал блестящую карьеру у арманьяков, оставаясь лично приемлемым для англо-бургиньонов. Таким образом, он чувствует себя в особо благоприятном положении для заключения компромиссного мира, и эту карту он будет разыгрывать до конца. Он и вообще весь – в политической «игре»; за три года до появления Девушки он подписал конкордат с Римом, но оказался не в состоянии навязать его галликанскому духовенству и парламенту: в арманьякской Франции он не располагал теми средствами воздействия, которыми в Париже при совершенно аналогичном раскладе располагал Кошон в виде английского «светского меча». Уже один этот эпизод ставит Режинальда Шартрского в особое положение; и в истории Девушки его роль тоже окажется особой.

В Пуатье при расследовании, ведущемся о Девушке, Режинальд Шартрский мало заметен. Вопреки тому, что обычно говорится, не видно даже, был ли он хотя бы только формально председателем комиссии. Сеген в своих показаниях говорит лишь о его присутствии, и даже не в комиссии, а только в Королевском совете. И акт Реабилитации также не говорит о его председательствовании, а только о его присутствии в комиссии. Во всяком случае, клирики, собранные в Пуатье, изучая Девушку и высказывая своё мнение о ней, могли так же мало интересоваться личным мнением монсеньора Реймского, как они мало им интересовались в вопросе о конкордате.

Три человека особо выделяются среди членов комиссии: Жерар Маше, духовник Карла VII, «один из крупнейших учёных и лучших богословов» (по отзыву Энеа-Сильвио Пикколомини), сотрудник Жерсона на поместном Соборе 1413 года, вице-канцлер Парижского университета в «жер-соновскую» эпоху, бежавший из столицы после переворота 1418 г.; Пьер Версальский, сотрудник Жерсона на Констанцском Соборе, работавший с Жерсоном и с Жувенелем дез-Юрсеном в кругу парижских арманьяков, также выдающийся богослов, сделавший в дальнейшем блестящую церковную карьеру; Журден Морен, сотрудник Жерсона на поместном Соборе 1413 г. и затем на Констанцском Соборе, где он был в числе официальных представителей Карла VI по делу Жана Пети, также объявленный в Париже вне закона в 1418 г., впоследствии отказавшийся от места каноника в Париже, чтобы не присягать английскому королю.

Деятельным поборником галликанизма был также Камборель, епископ Пуатье, который и был, по всей вероятности, если не формально, то фактически председателем комиссии. Происходя из рода Ноай, он принадлежал к высшим феодальным кругам и лично был человеком совершенно независимым; за несколько лет перед этим он с исключительной резкостью выступил на Генеральных Штатах против бесчинств ратных людей и вступил в такой острый конфликт с тогдашним временщиком Жиаком, что тот грозил его утопить.

Среди остальных членов комиссии диссидентами Сорбонны были: францисканец Жан Рафанель (из реформированного Ниорского монастыря), духовник королевы Марии Анжуйской, также бежавший из Парижа в 1418 г.; другой францисканец – Пьер Сеген; трое доминиканцев из четырёх – Гийом Сеген-де-Сеген, Гийом Мери и Жан Ламбер, а также, по-видимому, Жан Эро (который, сколь можно судить, исполнял в комиссии секретарские обязанности). Четвёртый доминиканец, Тюрлюр, впоследствии инквизитор в Тулузе, попал в комиссию, вероятно, в силу своего положения в Пуатье, где он был приором ордена.

Почти ничего не известно об епископе Маргелонском. Но общее лицо комиссии вырисовывается достаточно ясно: она состояла из клириков жер-соновского толка, людей принципиальных, образованных и независимых.

В данном случае на них ложилась такая духовная и историческая ответственность, какой они всё же не привыкли нести. Они и рассматривали эту девушку со всех сторон, не за страх, а за совесть, чтобы, не дай Бог, не попасть впросак. И мобилизовали всё своё знание. А она им говорила: