Двуликий Янус. Спорт как социальный феномен. Сущность и онтологические основания - Алексей Передельский

Эта схожесть, позволившая впоследствии соединить греческий и римский божественные пантеоны в единую мировоззренческую версию, создала базовые условия не только для появления Античности или греко-римского мира, но и для будущего объединения спорта и олимпизма в современной ситуации.

Рассмотрим основные признаки указанного подобия.

1. Явившись уже вполне зрелыми религиозными формами социально расслоившегося родоплеменного общества, агональная и спортивная религии, с одной стороны, победили в конкурентной религиозно-политической борьбе и если не устранили, то ограничили более ранние религиозные формы и культы. С другой стороны, они в превращенно-измененном виде воплотили в себе многие элементы побежденной религиозно-культовой практики тотемизма, магии, анимизма, фетишизма, аграрного культа, культа предков, огня и домашнего очага, времён года, стихий, культа героев, основателей городов, царей. Именно этим обстоятельством объясняется появление всех основных символов и принципов спортивно-агональной практики, например символа олимпийского огня или принципа цикличности.

2. Именно от греко-римских массовых религиозно-зрелищных обрядов и ритуалов стал распространяться феномен спортивного соревнования, сегодня воплощающийся чуть ли не в любом виде производственно-бытовой и рекреационно-досуговой деятельности.

3. Происхождение ритуально-обрядовой практики агонов и спорта связывается с существованием тайных религиозно-политических мужских союзов, от чего проистекают моменты эзотерической обособленности, условного соперничества, магической насыщенности состязаний, даже, в частности, запрет на участие в них женщин и традиция выступать в обнаженном виде.

4. С агонально-спортивной религиозной практикой связано и понятие искупительной или очищающей жертвы, превращенное сегодня в принцип честной (правильней было бы сказать, чистой) игры.

5. Наконец, принцип цикличности (годовой цикл сельскохозяйственных работ) и принцип искупительной, очищающей жертвы в сумме рождают образ умирающего и воскресающего божества ещё задолго до появления христианства и других восточных религий в сфере греко-римской культуры. Конечно, нельзя забывать, что подобный образ существовал в некоторых восточных национальных религиях (например, у египтян) и был взят христианством именно оттуда. Но агонально-спортивная религия, культивируя подобный образ, тем самым, подспудно готовила античный мир к принятию христианства, создавая идеолого-мировоззренческую платформу их будущей взаимной толерантности.

Не будем говорить об указанной толерантности в Византии – это вопрос дискуссионный, но в эпоху Возрождения данная потенциальная толерантность получила дополнительную основу, в частности, в лице модернизированной религиозной доктрины Католической церкви, названной гуманизмом. Напомним, что сегодня гуманизм считают философско-просветительской доктриной и позиционируют в качестве главного философского основания современного спорта и олимпизма. Относительно ренессансного гуманизма такое утверждение неверно в корне. Но со временем, выхолащивая свою религиозность, всё более абстрагируясь от конкретно-исторической действительности, гуманизм стал очень удобной идеологической платформой, в том числе и для спорта, существенно усилив связку спорта и традиционной церкви.

Исходя из вышеизложенного, хотелось бы понять, почему основатель современного олимпизма Пьер де Кубертен призывал на место Бога поставить обожествляемого Человека, превратить Олимпийские игры в новую религию Человечества.

Возможно, Кубертен не очень понимал религиозную суть своих собственных призывов, или сходство / различие между христианской и агонально-спортивной религиозной практикой. Но скорее всего, исходя из анализа его выступлений, деятельности и поступков, можно предположить следующее: он видел, что традиционная, ставшая цивилизованной церковь всё больше отчуждается от верующих, становясь социальным институтом, занимающимся в основном собственными финансово-экономическими и политическими проблемами, а не решающим задачу удовлетворения религиозных потребностей масс.

Скорее всего, он видел антигуманную сущность новоявленных культов государства и харизматических политических лидеров, денег, капитала, т. е. культов, составляющих основу цивилизации.

Вполне возможно также, что за свою долгую практику работы и общения в самом центре организации и проведения олимпийских мероприятий Кубертен прекрасно осознавал скрытую религиозность спортивной деятельности. Деятельности, призванной по своему характеру и потенциально способной при определённых условиях удовлетворять религиозные потребности спортсменов не хуже, а гораздо лучше традиционной религии, «с головой» вовлеченной в процесс отчуждения власти. Хотя вряд ли он был знаком с теорией отчуждения. Или всё-таки был? Этот принципиальный вопрос нуждается в тщательном исследовании.

Как бы то ни было, Кубертен явно ратовал за неотчужденную от масс именно олимпийскую религию, религию, воспевающую и культивирующую человеческое совершенство, понимаемую и разделяемую во всех странах, независимо от их экономических, политических, конфессиональных, расовых особенностей. Если так, то, возможно, нам ещё суждено оценить Пьера де Кубертена не только как философа, педагога, общественного деятеля.

Тем не менее, какими бы субъективными побуждениями не руководствовался Кубертен, создавая «неоолимпизм», следует признать, что в итоге он породил не новую неотчужденную «религию атлетов», а мощный рычаг, усиливающий спортивный институциональный механизм и область социального цивилизационного отчуждения. Недооценивая принципиальные различия греческой агонистики и римского спорта, мы вновь и вновь допускаем ту же самую ошибку их фактического отождествления, которую, по-видимому, допустил и сам Кубертен. В чем суть этой ошибки?

Если Грецию можно считать колыбелью европейской культуры, то Риму следовало бы поставить в заслугу (или в вину) укрепление и упорядочивание основ европейской цивилизации: правовой системы, государственности, военно-политической машины, банковско-финансового дела. Как бы активно не позиционировалась видимая (реальная или подтасованная) преемственность греко-римской культуры, нельзя не отметить аспекта их взаимоотталкивания, противопоставления на сущностном уровне. Возможно, если бы не римские завоевания, отнявшие у Греции перспективу свободного, независимого исторического развития, то греки и сами бы закончили процесс построения собственной цивилизации, скажем, на финикийских социокультурных заимствованиях, что они, собственно, и делали. Убедительные предположения и последовательное доказательство этой мысли мы находим у исследователя социокультурных взаимоотношений Финикии и Древней Греции П. В. Нестерова [см.: Нестеров П. В., 2007–2012]. Однако в историческом процессе, как и в человеческой жизни, нет сослагательного наклонения. То, что не использовало свой шанс на существование, – того «просто не было», по крайней мере, тем в определенной степени можно пренебречь в теоретическом анализе. Поэтому будем базироваться на историографии, которая может похвастаться реально свершившейся, действительно имевшей место фактологией и хронологией.

В своё время Православие, отрицая и уничтожая исконные формы славянской племенной и национальной религии, в столетней религиозно-политической войне за крещение Руси [см.: Прошин Г., Раушенбах Б. В., Поппэ А., др., 1990] фактически сдвоило религиозные праздники и ряд сущностных характеристик богов и святых. Под глаголом «сдвоить» мы понимаем фокусировку, сведение разного, разнополюсного, противоположных друг другу сущностей в одно-единое изображение (образ) и, соответственно, создание новой или третьей сущности, воплощающей в себе инновационный синтез двух предыдущих.