КГБ. Председатели органов госбезопасности. Рассекреченные судьбы - Леонид Млечин

Эту историю описал в своих мемуарах Хрущев.

Ему позвонил Сталин и сказал, что имеются данные, согласно которым надо арестовать Успенского. Слышно было плохо. Хрущеву послышалось не Успенского, а Усенко. Усенко был первым секретарем ЦК ЛКСМ Украины, на него уже тоже собрали показания, и он ждал, как решится его участь.

— Вы можете, — спросил Сталин, — арестовать его?

— Можем.

— Но это вы сами должны сделать.

И Сталин повторил фамилию. Тут Хрущев понял, что надо арестовать не комсомольского вожака Усенко, а главного чекиста Успенского.

Вскоре Сталин опять позвонил:

— Мы вот посоветовались и решили, чтобы вы Успенского не арестовывали. Мы вызовем его в Москву и арестуем здесь. Не вмешивайтесь в эти дела…

Хрущев из Киева поехал в Днепропетровск, пошел в обком партии, вдруг — звонок из Москвы, у телефона Берия, первый заместитель Ежова.

— Ты в Днепропетровске, — с упреком сказал Берия, — а Успенский сбежал. Сделай все, чтобы не ушел за границу.

Хрущев сказал:

— Ночь у нас была с густым туманом, поэтому машиной сейчас доехать из Киева до границы совершенно невозможно.

— Тебе, видимо, надо вернуться в Киев, — посоветовал Берия.

— Хорошо, все, что можно сделать, сейчас сделаем. Закроем границу, предупрежу погранвойска, чтобы они усилили охрану сухопутной и морской границы.

Хрущев срочно вернулся в Киев, поднял всех на ноги.

Успенский оставил в наркомате записку: «Ухожу из жизни. Труп ищите на берегу реки». Его одежду обнаружили на берегу Днепра, и водолазы сетями и крючьями обшарили весь Днепр и речной берег. Нашли утонувшую свинью, а Успенского не оказалось.

Успенский тем временем скитался по стране, но через месяц его все-таки отыскали и через год расстреляли.

Когда Хрущев приехал в Москву, Сталин сказал ему:

— Я с вами говорил по телефону, а Успенский подслушал. Хотя мы говорим по ВЧ и нам объясняют, что подслушать ВЧ нельзя, видимо, чекисты все же могут подслушать, и он подслушал…

Есть и другая версия, видимо, более точная. Разговаривая по телефону с Ежовым, Успенский понял по его обреченному тону, что дела плохи и надо спасаться, пока не поздно.

ПОСЛЕДНЯЯ АУДИЕНЦИЯ

Сам Ежов, однако, был не из тех, кто пытался спастись. Да ему это и в голову не приходило. Куда ему бежать? Надеялся, что Сталин его помилует. Он всего лишь ошибался, не всех врагов выявил и уничтожил. Других ошибок за собой не знал.

Рассказывают, что в последние месяцы он сильно пил и плохо владел собой.

За две недели до изгнания Ежова Сталин заставил его своей рукой написать, на кого из крупных работников, прежде всего членов политбюро, в НКВД есть доносы, кто в чем обвиняется, какие предположения есть у работников наркомата и так далее. Получился довольно большой список. Не на машинке отпечатанный документ — это можно подделать, — а рукописный.

Этот документ Сталин хранил в своем архиве до самой смерти. В этих доносах на членов политбюро не было ничего особенного: какие-то сомнительные, двусмысленные высказывания, кем-то заботливо записанные и принесенные в НКВД. Но важно не содержание, а сам факт наличия такого документа. При необходимости он легко обрастал другими такими же доносами и показаниями уже арестованных.

Поводом для ареста Ежова стал донос начальника управления НКВД по Ивановской области Виктора Павловича Журавлева, бывшего сибирского партизана. Скорее всего, он написан под диктовку сверху: уж больно смело Журавлев обвинял наркома в том, что он покровительствовал сомнительным людям.

Такое можно было написать, только будучи уверенным, что судьба Ежова решена. Журавлева похвалил сам Сталин, его перевели в столицу начальником управления НКВД по Московской области, избрали кандидатом в члены ЦК, а при Берии отправили начальником управления Карагандинского исправительно-трудового лагеря. С этой должности он слетел за незаконное использование продуктов, предназначенных для лагеря. Его, видимо, ждала печальная судьба, но по дороге в Москву он умер.

23 ноября 1938 года Ежов был у Сталина. Он провел в кабинете генерального секретаря почти четыре часа — с 21.15 до часа ночи. Присутствовали также Молотов и Ворошилов, в то время главные доверенные лица Сталина.

В тот же день Ежов написал большое покаянное письмо Сталину, попросил освободить его от работы наркома внутренних дел и перечислил свои ошибки:

«Во-первых, совершенно очевидно, что я не справился с работой такого огромного и ответственного наркомата, не охватил всей суммы сложнейшей разведывательной работы.

Вина моя в том, что я вовремя не поставил этот вопрос во всей остроте, по-большевистски, перед ЦК ВКП(б).

Во-вторых, вина моя в том, что, видя ряд крупнейших недостатков в работе, больше того, даже критикуя эти недостатки у себя в наркомате, я одновременно не ставил этих вопросов перед ЦК. Довольствуясь отдельными успехами, замазывая недостатки, барахтался один, пытаясь выправить дело. Выправлялось туго — тогда нервничал.

В-третьих, во многих случаях, политически не доверяя работнику, затягивал вопрос с его арестом, выжидал, пока подберут другого. По этим же деляческим мотивам во многих работниках ошибся, рекомендовал на ответственные посты, и они разоблачены сейчас как шпионы.

В-четвертых, моя вина в том, что я проявил совершенно недопустимую для чекиста беспечность в деле решительной очистки отдела охраны членов ЦК и Политбюро. В особенности эта беспечность непростительна в деле затяжки ареста заговорщиков по Кремлю…

Несмотря на все эти большие недостатки и промахи в моей работе, должен сказать, что при повседневном руководстве ЦК НКВД погромил врагов здорово. Даю большевистское слово и обязательство перед ЦК ВКП(б) и перед тов. Сталиным учесть все эти уроки в своей дальнейшей работе, учесть свои ошибки, исправиться и на любом участке, где ЦК сочтет необходимым меня использовать, оправдать доверие ЦК».

Даже такому человеку, как Ежов, была свойственна некоторая наивность. Уж Николай Иванович должен был бы понимать, что его ждет. И все же верил, что его, такого преданного Сталину человека, пощадят. Ну снимут с должности, ну арестуют, но не расстреляют же! За что его расстреливать?

Но его оправдания никого не интересовали. Ежов и его команда были отработанным материалом. Наркомат внутренних дел уже был поручен новой бригаде во главе с Лаврентием Павловичем Берией. И новая бригада старательно уничтожала своих предшественников.

Смена команды имела для Сталина еще один очевидный плюс — на Ежова и его людей можно было переложить ответственность за все «перегибы» и ошибки. Партия сурово наказала преступивших закон… И люди видели, как справедлив Сталин, как ему трудно, когда вокруг столько врагов.

На следующий день после разговора с Ежовым, 24 ноября, Сталин подписал вполне нейтральное решение политбюро: