Чеченский бумеранг - Николай Иванов

Но вот кому и что отдадут или продадут чеченцы – тоже вопрос. То, что они сидят на новороссийской нефти, известно всем. Но ведь продолжают сидеть, несмотря на войну! А сейчас ко всему прочему мечтают взять в свои руки ключи от южных ворот страны.

– Я понял, – дал хозяин осторожное согласие, при котором можно было в любой момент отказаться от своих слов. Или сказать, что его не так поняли.

Но даже и это устроило гостя. Словно послушную рыжую кошечку, он положил себе на колени дипломат, погладил его. Покрутил золотистыми колесиками, набирая нужную комбинацию шифра. Открывать подарок не стал, оставил лишенную секретных запоров ношу на столике. Вошедшая с подносиком Оля в нерешительности замерла у двери, дожидаясь, когда освободится место для кофейных чашек, но начальник недовольным взглядом отправил ее обратно: угощение готовилось слишком долго, успели решить дела и без него.

– До встречи, – подал руку Асланбек и, тронув пальчиками дипломат и тем самым подчеркивая, что он не забыл его, а специально оставляет, отправился вслед за девушкой. Перехватить на ужин секретаршу будущего компаньона – и джигит не просто на коне, а и с шашкой в руках. Когда надо, взмахнем…

Оставшийся в одиночестве хозяин на случай неожиданного возвращения посетителя выждал несколько мгновений. Дождавшись, когда успокоились в рюмке остатки пригубленного коньяка, развел в стороны блестящие кнопочки на замках. Упругие щелчки окончательно освободившихся и выпрыгнувших из плена язычков открывали доступ к содержимому кейса. Хозяина теперь интересовал один вопрос: сколько?

Оказалось много. Очень много тугих, упругих даже на вид новеньких пачек американских долларов, в два слоя занявших шелковое пространство внутри кейса. А длинноволосый, хитровато улыбающийся с банкнотовских портретов Франклин многократно подтвердил: это лишь аванс! Неужели подпись под экологическим заключением и в самом деле столько стоит? Тогда зачем крутиться с какими-то удобрениями и порожними рейсами? Орел мошкару не ловит. И надо снова вызывать Вениамина Витальевича.

Но прежде чем взяться за телефон, хозяин налил себе коньяка из глобуса, отыскал взглядом зеркало, поднял тост своему отражению. Двойник охотно откликнулся, и пусть одну рюмку, но выпили на двоих. Можно было переброситься с напарником и парой слов, но очень уж притягивал оставшийся без должного внимания дипломат с золотистыми колесиками. И не подпись стоит таких денег. Он, Павел Сергеевич, тоже знает себе цену. И будет заниматься строительством порта не на зло кому-то, а во благо себе.

А на порт надо бросить журналиста, они ради строчки в газете раскапывают ситуации быстрее и подробнее любого следователя. А подводные течения требовалось уловить безошибочно.

Слишком огромные деньги выставляются на кон.

– Вениамин Витальевич, это я. Надо бы еще разок подъехать. Опережая недовольство компаньона, намекнул о главном:

– А то, небось, сигареты купить не на что. Но прежде поищи мне нашего журналиста.

Только разыскать меня надо было еще постараться. Кто знал мои семейные отношения, без труда мог определиться: если меня нет дома, то я в командировке или у женщин. Поскольку впечатлений от Курил мне хватало на ближайшие две-три недели, а в доме ситуация не могла измениться в принципе, то бренное мое тело могло только стремиться в иные женские объятия.

Вообще-то трудно определить, сколько это – много или мало – женщин в твоей жизни. Недавно я из-за какой-то статистической и журналистской дури сел за список своих возлюбленных, потратил уйму времени, но к общему знаменателю так и не пришел. Память здесь оказалась крайне избирательна: некоторые женщины помнились, как вздыхал один из героев Шолохова, до запаха пота под мышками, а иных не только имена выветрились, но и место и время знакомств.

В чем, однако, трудно меня упрекнуть – я не осудил и не усмехнулся ни над одной из женщин, которых знал. Даже замужних. Почему они, имеющие штампы в паспорте, тем не менее также трепещут и волнуются в объятиях, как и одинокие – это вопросы к их мужьям. Или к природе. Собственно, и ко мне тоже: я ведь тоже состоял в браке. И хотя семейная жизнь тяготила, не приносила радости, и дважды жена уходила как бы навсегда, я тоже не позволял вмешиваться в наши с ней отношения кому бы то ни было. Семейная жизнь шла параллельным галсом, к которому я приловчился и который мне не то что мешал, а лишь создавал время от времени определенные неудобства.

От одних возлюбленных я уходил быстро, связь с другими длилась годами. Но как только чувствовал, что меня начинают хомутать, усиленно тащат под развод или – это шло, как правило, от замужних – начинают предъявлять какие-то права и претензии, во мне все мгновенно ощетинивалось. Я замыкался. Я вопрошал: тебе было хорошо со мной? Я был к тебе внимателен? Но разве что-то обещал? Что-то требовал? Зачем же натягивать вожжи?

Я начинал рваться, уздечка в конце-концов лопалась. И почти никогда потом не жалел, что терял именно эту женщину. Свобода стояла выше.

Не любопытствовал о прошлой жизни своих подруг и сам. И это не шло от безразличия. Полной правды все равно никто не расскажет, а ситуацию, когда мужчина и женщина становятся близки, не всегда объяснишь и рассортируешь по полочкам. Да и зачем это делать! Отношения двух – они не для зеркал, фотографов, диктофонов и исследователей. Любой третий – пусть даже друг, брат или сват – он и есть третий, то есть лишний. Что бы ни советовал, ни говорил. Любовь, как и болезнь, мы переносим в одиночку. Это я понял с лейтенантских времен. Со времен Тани.

А после расставания с ней прошла целая эпоха. По крайней мере на моих плечах вместо двух юрких маленьких звездочек устало вцепились в погоны когтями подполковничьи блямбы. Я пусть и прозябаю, но не в военном городке в двадцать четыре дома, а почти в центре столицы. Я забыл про Союз писателей, но зато меня с руками оторвал военный журнал. А тут еще – невиданное дело при отсутствии командировочных – подкинули поездку на край света. Живи и радуйся.

Прошлое не тяготило, но судьба словно специально вернула меня из курильской командировки на неделю раньше. Мое семейство отдыхало на юге, кот, собака и попугай были розданы по знакомым, и я рассчитывал закончить путевые очерки в тихой неспешке.

Но в первый же день свободы раздался телефонный звонок.

Невероятно неожиданный. Совершенно неожиданный.

– Здравствуй.

– Здравствуйте, – я почему-то даже не попытался узнать женский голос. Надо – сами представятся. Звонят-то наверняка по какой-либо просьбе. Подумать о Тане в тот момент и в голову не пришло.

– Не узнаешь? – догадалась собеседница. – Ну вот, а говорил, всю жизнь будешь помнить.

Всю жизнь? Я – всю жизнь? Чушь! Я давно, мадам, в шляпе, а потому лапшу на уши мне навестить трудно. Невозможно.

Молчал я, молчали и на другом конце провода. Кто там – не ведал, а спешить некуда: забросив ноги на журнальный столик, пил холостяцкий чай и смотрел телевизор.