Гражданская война в Испании 1936-1939 - Бивор Энтони

Центром вербовки в интербригады был назначен Париж, где добровольцев собирали лидеры Французской и Итальянской компартий. Заместителем Андре Марти, члена руководства ФКП и Исполкома Коминтерна, был Луиджи Лонго («Галло»), находившийся в момент военного мятежа в Испании. Комиссаров возглавил Джузеппе ди Витторио («Николетти»). Ключевой фигурой был также Иосип Броз («Тито»), тоже находившийся в Париже. Коминтерн во всеуслышание заявлял, что Интербригады состоят из стихийных добровольцев, демократов и антифашистов, и отрицал, что молодых коммунистов отправляют в Париж в организованном порядке. В конце 1960-х годов Москва признала, что в сентябре 1936 года Коминтерн решил «внедрить для борьбы в Испании добровольцев с военным опытом»[407]. Эсмонд Ромилли, молодой племянник Уинстона Черчилля, записавшийся в Интербригады, писал, что французские коммунисты объявляли выговор тем, кто кричал: «Да здравствуют Советы!»[408]

Из-за «пояса правых диктатур», протянувшегося от Гамбурга до Таранто, для доставки людей из Восточной Европы в Испанию требовалась умелая организация. В Париж стали прибывать поляки, изгнанные с родины военным режимом, венгры, бежавшие от диктатуры адмирала Хорти, румыны, спасавшиеся от «Железной гвардии». По «тайной железной дороге» Тито приезжали югославы, улизнувшие от королевской полиции. К беженцам из Восточной Европы прибивались даже русские белогвардейцы, надеявшиеся, что служба в Интербригадах послужит для них потом пропуском на родину. За плечами у многих был тяжелый путь. «Часто пешком, по полям, через горы, ночуя под открытым небом, прячась в угольных вагонах и в пароходных трюмах, они миновали полицейские кордоны и переходили границы, стремясь во Францию»[409]. Добровольцы из Северной Америки стали прибывать несколько позже. Первый отряд из США покинул Нью-Йорк на Рождество; батальон «Линкольн» получил боевое крещение в сражение при Хараме в феврале 1937 г.

Впоследствии история Интернациональных бригад подвергалась сильным искажениям, причем не только из сугубо пропагандистских соображений, для выпячивания их роли и принижения вклада испанских формирований. Возникало впечатление, особенно в Великобритании и в Америке, что они состояли из интеллектуалов среднего класса и идейных «Красавчиков Жестов»[410], подобных погибшим в боях Ральфу Фоксу, Джону Корнфорду, Джулиану Беллу и Кристоферу Кодуэллу. Причина отчасти заключалась в том, что об интеллектуальном меньшинстве охотно писали газеты, а отчасти – в собственном красноречии и последующей писательской плодовитости представителей «креативного класса». На самом же деле 80 процентов британских добровольцев были рабочими, занимавшимися физическим трудом, либо уволившимися, либо безработными.

С фотографий на нас глядят бритые застенчивые люди с короткими стрижками, комкающие в руках кепки, в аккуратных костюмах и ботинках. Одни рады были сбежать от бездействия и безработицы, у других за спиной были уличные бои с фашистами Мосли, как и у их французских товарищей, дравшихся с «Аксьон Франсез» и с «Огненными крестами». Однако большинство интербригадовцев явно не понимали, что такое война.

Чуть больше половины были членами компартии. Джейсон Гурни из Британского батальона описывал притягательность партии в 1930-е годы: «Ее подлинная гениальность заключалась в том, чтобы предложить новый мир, где потерянные, одинокие люди могли обрести важность». Нескончаемые сугубо серьезные собрания ячеек внушали «чувство вовлеченности в ход Истории»[411]. Но при этом им навязывали отказ от собственной ответственности, от самостоятельного мышления. Несмотря на внешний протест, лозунги на «пиджин агитпропе», как назвал это Виктор Серж, заменяли молитвы и приносили облегчение.

Позднее Джордж Оруэлл нападал на лживость левых интеллектуалов, с удивительной легкостью переключившихся с пацифизма на «романтическую воинственность»: «Люди, которые двадцать лет без передышки твердили, как глупо похваляться воинской “славой”, высмеивали россказни об ужасах войны, патриотические чувства, даже просто проявления мужества, – вдруг они начали писать такое, что, если переменить несколько упомянутых ими имен, решишь, что это – из “Дейли мейл” образца 1918 года. Английская интеллигенция если во что и верила безоговорочно, так это в бессмысленность войны, в то, что она – только горы трупов да вонючие сортиры и что она никогда не может привести ни к чему хорошему. Но те, кто в 1933 году презрительно фыркал, услышав, что при определенных обстоятельствах необходимо сражаться за свою страну, в 1937 году начали клеймить троцкистом и фашистом всякого, кто усомнился бы в абсолютной правдивости статей из “Нью массез”, описывающих, как раненые, едва их перевязали, рвутся снова в бой»[412].

У себя на родине некоторые идеалисты из среднего класса стыдились и рабочих, и своих собственных попыток «хождения в народ», порой приносящих лишь разочарование. Как Карл Маркс до них, они часто приходили в отчаяние от «буржуазности» английского пролетариата.

Испанский пролетариат был совсем другим: он никогда не уважал высшие классы и не подражал им. Еще в XVIII веке заезжих иностранцев поражало высокомерие испанских слуг и батраков по отношению к аристократам. То, что андалузских крестьян никогда не унижали отъемом общинных земель и не подвергали религиозным притеснениям, позволяло романтизировать испанский рабочий класс, в отличие от собственного. Соответственно, испанский конфликт манил англосаксонских интеллектуалов предвкушением чистых эмоций – полной противоположности затхлой домашней банальности. Мучающее средний класс чувство вины и потребность растворить свою привилегированность в борьбе масс превращали выходцев из него в идеальных рекрутов для вербовщиков-коммунистов.

Хватало, наверное, среди добровольцев и тех, кто подался в Испанию за острыми ощущениями, но это не дает права сомневаться в бескорыстности мотивов интербригадовцев. Они видели в фашизме мировую угрозу, а в интербригадах – лучший способ борьбы с ним. Испания воспринималась как поле сражения, на котором решается судьба будущего. Эта убежденность сохранилась надолго: некоторые и поныне утверждают, что победа республиканцев предотвратила бы Вторую мировую войну.

Париж превратился в сборный пункт добровольцев всех национальностей, которые тайными тропами стекались туда из Восточной, Юго-Восточной, Центральной Европы. Британские рабочие плыли через Ла-Манш без паспортов, по экскурсионным билетам. Таксисты-леваки везли их с Северного вокзала в центры приема в 9-м округе. Почти каждый день на Аустерлицком вокзале можно было наблюдать молодых людей с коричневыми бумажными пакетами под мышкой, ждавших поезда на Перпиньян и вызывавших подозрение самими своими усилиями не вызвать подозрений.