Синдром отсутствующего ёжика - Наталия Терентьева

Открывая дверь квартиры, я сразу почувствовала неладное. Звонить с дороги Грише я не стала, боясь разбудить Владика, но он, похоже, проснулся и без моего звонка. Когда я входила на площадку и доставала ключи, то явственно слышала стук упавшего предмета и громкий голос Владика. Правда, что он говорил, я не разобрала. Теперь за дверью стояла полная тишина. Хуже этого нет, если знаешь, что в квартире два ребенка и оба не спят.

Я вошла в прихожую и с порога огляделась. Дааа… Вот такого у нас в квартире еще не было… «Был на квартиру налет? – Нет. – К нам приходил бегемот? – Нет…» Такое милое и смешное стихотворение, я часто читала его Ийке, но она даже представить не могла себе, что можно сотворить, пока дома нет мамы. Сама Ийка всегда тихо играла с куклами или смотрела картинки в книжках, которых у нее было огромное количество. И еще любила убирать все на место. А повзрослев, читала или рисовала, потом тщательно, сосредоточенно отмывая кисточки и руки.

Наклонившись и со вздохом поправив свой покосившийся портрет «Мама улыбается и с ромашками», который Ийка нарисовала лет в семь и сама повесила в нашей маленькой прихожей (с тех пор он так там и висит, очень низко, на уровне головы семилетнего ребенка), я сняла ботинки и заглянула в комнату.

На полу, среди обломков игрушек, разваленного лего и, увы, осколков – чего, я пока не поняла, – сидел Владик и крутил в руках голову рыжего мишки. Мягкое тельце игрушки валялось рядом. Думаю, понадобилась порядочная сила, чтобы оторвать голову, она вовсе не болталась на ниточке. У Владика было совершенно зареванное лицо и красные, еще даже не высохшие глаза. Гриша стоял вытянувшись по стойке «смирно» и смотрел в пол. Думаю, он уже был морально готов отправиться в ванную на ночь или в ссылку на балкон.

Както Лиля, вызвав меня к сильно заболевшему сыну, честно призналась (ведь на самом деле она очень откровенная и не злая женщина), что в сердцах заперла Гришу на застекленной лоджии. Правда, одев его, как на прогулку. Заперла за то, что он красиво разрисовал какуюто нужную справку, за которой она простояла в очереди два с половиной часа после работы, уставшая и голодная. Отругав и заперев Гришу на балконе, Лиля ушла в соседний магазин, чтобы ему пострашнее было, чтобы он прочувствовал свою вину. Да по дороге вспомнила, что у нее нет целых колготок, завтра на работу идти не в чем, и решила быстро забежать за колготками, а там увидела бриджи, модные и очень недорогие, и стала их мерить, и пока ей искали нужный размер, она примерила еще пару кофточек. Потом заскочила в детский отдел и купила Грише шерстяные носки и красивую рубашку для будущих концертов.

В общем, когда Лиля пришла домой, Гриша на лоджии уже и не плакал, а только дрожал, синий и одеревеневший. Была зима, и морозная. Лиля дала сыну горячего чаю и тут же его простила. Но было уже поздно – Гриша сильно заболел. И, наверно, на всю жизнь запомнил, что лучше вообще ничего не разрисовывать – ни справки, ни паспорта, ни книжки. И еще запомнил, что за проказы можно оказаться на запертом промерзшем балконе, безо всякой надежды оттуда самостоятельно выбраться.

Я присела и подняла крупный осколок, лежавший прямо под ногой Владика. Ясно, большая синяя ваза. Ладно, я ее и так не любила, мне вручили ее в поликлинике на тридцатилетие, и такого количества цветов, которое могло бы поместиться в эту вазу, мне никто никогда не дарил. И вряд ли уже подарит, разве только на похороны. Но как они ее сняли? Ваза стояла на самой верхней полке книжной этажерки…

Тут я заметила валявшуюся табуретку и несколько рассыпавшихся в стороны толстых книг. Понятно. Чтото хотели достать сверху. Скорей всего, глобус. Глобус с отломанной ножкой тоже валялся на полу. Кроме него, среди разбросанных игрушек я увидела свою зимнюю шапку, которую я недавно убрала на лето в дальний шкаф, пять или шесть туфель из обувного ящика, распахнутого настежь в прихожей, лежащую на боку открытую банку очень вкусного варенья из крыжовника, розового, с прозрачными нежными ягодками. Варенье вытекло почти все, образовав на полу замысловатый узор, похожий на бабочку с оторванным крылышком.

Я только развела руками, вздохнула и подняла с пола свою замечательную лисью шапку, испачканную в чемто белом, похожем на муку. Я встряхнула ее и тут же отчаянно зачихала. Да нет же! Это не мука, а «Пемолюкс»! Вот почему в комнате так свежо пахнет дезинфекцией…

Наверно, в лице моем чтото изменилось, потому что Владик, смотревший на меня, громко крикнул:

– Это не я! Это он! Он первый начал! – Владик говорил хорошо, но выговаривал еще далеко не все буквы. Поэтому то, что он говорил, звучало смешно и трогательно, даже если он, как сейчас, явно трусил и старался выгородить себя. – Это он в меня кидал!

– Гриша, зачем ты в него кидал? – спросила я Гришу.

Тот поднял голову и посмотрел на Владика укоризненным взглядом.

– А пусть он не кидает ничего, – резонно ответил мне Гриша.

Ну, конечно – кинуть, чтобы другой не кидал. Логично, разве нет?

Хуже всего из того, что я увидела, была куча рассыпанных пазлов. Мальчики рассыпали шесть или семь коробок мелких пазлов, и разобрать их теперь по коробкам было практически невозможно. Сажать разбирать Гришу – жестоко, Владика – бесполезно. Себя тоже жалко. Я, вздохнув, взяла большой пакет, и сгребла туда все пазлы. Отвезу на дачу. Вдруг летом сяду, достану пазлы, разберу их, как Золушка разбирала горох с чечевицей. А рядом сядет Ийка и будет задумчиво доставать из кучи своими тонкими пальчиками разноцветные кусочки картона и крутить их, и улыбаться, доверчиво взглядывая на меня…

Я стала наводить порядок, довольно решительно сдвигая предметы в комнате и одним движением пересадив Владика с пола на диван. Мальчики молча за мной наблюдали. Гриша поднял было осколок вазы, но я только покачала головой и сказала: «Не трогай». Так минут десять я убиралась, быстро и ни слова не говоря. Они тихо сидели рядом, но друг к другу не прислоняясь. Владик не выдержал первым и заревел. Гриша плакать не стал. Подошел ко мне и, пытаясь всеми силами заглянуть мне в глаза, попросил:

– Можно мне тоже… с вами?

– Можно, – сказала я. – Собирай игрушки и в сторону откладывай грязные.

Владик, на которого не обращали никакого внимания, смотрелсмотрел на Гришу, слез с дивана, подошел к нему, попытался взять чтото у него из рук. Я ожидала, что Гриша отпихнет его, но Гриша дал ему машинку без колес, которую держал в руке. Владик с серьезным лицом понес ее в кучу, куда Гриша откладывал испачканные в варенье и «Пемолюксе» игрушки. Машинка была совершенно чистая. Гриша хотел было остановить друга, вопросительно взглянул на меня, но я махнула рукой: «Оставь! Занят, и ладно».

Так мы провозились, наверно, больше часа. Через какоето время мальчики почти забыли о том, что они напроказничали, и бояться перестали. Я же решила не брать на себя роль строгого воспитателя и не наказывать их совсем. Просто спрятала подарки, которые принесла им. Сложнее всего было убрать воздушные шарики. Но мне было жалко просто выпустить их в окно, да и жестоко – мальчики бы увидели и расстроились, особенно Владик. Я осторожно прикрепила шарики, надутые гелием, в шкафу в прихожей, среди зимней одежды, заодно перевесив туда и теплое Ийкино пальто, до сих пор висевшее на вешалке.