Покойник с площади Бедфорд - Энн Перри

Но ведь и Данрайт Уайт сказал о сути обвинения только Веспасии – Питту он ни в чем не признался бы.

Полицейский доехал в кебе до Уайтхолла[34]и прошел прямо к Корнуоллису. Помощник комиссара сидел за столом, среди моря бумаг, и тщетно пытался что-то в них разыскать. Когда Томас вошел, шеф поднял на него глаза и, казалось, обрадовался, что его оторвали от поисков. На лице Джона ясно были видны следы усталости и напряжения. Глаза его были обведены красными кругами, кожа приобрела цвет пергамента, а на щеках и подбородке лежали темные тени.

Суперинтендант почувствовал приступ жалости, и в нем стала подниматься волна гнева, вызванная собственной беспомощностью. Он понимал, что все, что он сейчас скажет Корнуоллису, только усугубит его состояние.

– Доброе утро, Питт. Ну, и какие новости? – спросил Джон, прежде чем дверь в кабинет закрылась. Он внимательно посмотрел в глаза полицейскому и понял, что ничего хорошего не случилось. Было видно, как он расслабился, но не от того, что услышал хорошие известия, а от того, что ожидать сегодня было больше нечего.

– Сегодня я говорил с Лео Каделлом из Форин-офис, – сказал Томас и сел, не дожидаясь приглашения. – Миссис Таннифер была права. – Он еще одна жертва. Обстоятельства все те же.

– Форин-офис? – вопросительно повторил помощник комиссара.

– Да, и у него тоже ничего не попросили, даже мелочей.

Корнуоллис наклонился над столом и провел рукой по лицу, от бровей вверх по лысому черепу.

– Итак, мы имеем помощника комиссара полиции, судью, важного чиновника в Хоум-офис[35], банкира из Сити, дипломата из МИДа и отставного генерала. Ну, и что же нас всех связывает, Питт? – Томас ясно увидел в глазах Джона отчаяние. – Я уже сломал голову над этой загадкой. Чего же от нас могут хотеть? Я навестил беднягу Стэнли…

– Я тоже, – ответил суперинтендант, опускаясь глубже в кресло. – Он не смог добавить ничего полезного.

– Он ни в чем не отказывал шантажисту, – произнес Корнуоллис, еще сильнее наклонившись вперед. – У бедняги с самого начала не было ни единого шанса! Думаю, мы должны согласиться с тем, что его «разоблачение» было просто демонстрацией силы, призванной испугать всех нас… – Он остановился, ожидая реакции суперинтенданта, и, увидев, что тот не собирается возражать, продолжил: – Утром я получил второе письмо. Так же, как и большинство других. Оно было немного короче. В нем говорилось, что меня выгонят из всех моих клубов… их всего три, но я дорожу членством в них.

Помощник комиссара опустил глаза и посмотрел на разбросанные по столу бумаги, как будто ему было тяжело смотреть в глаза собеседнику.

– Мне нравится… иметь возможность ходить туда и чувствовать себя в комфортной обстановке… по крайней мере, нравилось, до недавнего времени. Сейчас, видит Бог, я это ненавижу. Я бы вообще там не показывался, если б у меня не было определенных обязательств, которые я не могу нарушить. – Он сжал губы. – Это ведь такие места, в которые вы можете зайти, когда вдруг появляется желание, а потом не показываться целый год. А когда опять придете, то увидите, что все осталось по-прежнему. Большие удобные кресла, в плохую погоду всегда потрескивает огонь в камине… Мне нравятся звуки огня. Они похожи на звуки живого существа, так же, как и звуки моря. И так же, как члены корабельной команды, все стюарды тебя знают. Им не надо объяснять, что ты любишь, а что нет. И так можно сидеть там одному часами, если хочется, а можно найти приятного собеседника, если есть желание с кем-то поговорить. Я… – Корнуоллис отвернулся. – Мне важно, что все эти люди думают обо мне.

Питт не знал, что ему ответить. Его шеф был одинок. У него не было ни любви, ни домашнего уюта, ни принадлежности к семье, ни ответственности перед семьей, ни самой семьи, жены и детей, которые были у Томаса. Дома его ждали только слуги в пустых комнатах. Корнуоллис мог приходить и уходить, когда ему вздумается. Он никому не был нужен, и никто по нему не скучал. Но за такую свободу приходилось платить высокую цену. Сейчас у него не было никого, с кем он мог бы поговорить, кто бы потребовал к себе его внимания, отвлек бы его от страхов, одиночества и ночных кошмаров, дал бы ему свою поддержку. Никого, кто мог бы предложить ему свою дружбу или любовь, независимо от того, как складывалась ситуация.

Корнуоллис опять стал перебирать бумаги на своем столе, и, если до этого они выглядели слегка разбросанными, то теперь превратились просто в хаотическую кучу.

– Уайт ушел, – сказал он вдруг, глядя на весь этот беспорядок.

– Ушел из судей? Когда? – вскинул голову Томас.

– Да нет, из клуба «Джессоп». Хотя… – Голос шефа звучал все более напряженно. – Думаю, что и из коллегии судей он тоже может уйти. По крайней мере, это лишит его власти и соблазна поддаться требованиям шантажиста… если они появятся. – Он опять провел рукой по голове, как будто хотел отбросить назад несуществующие волосы. – Хотя, судя по тому, что произошло со Стэнли, этот негодяй может в таком случае еще более жестоко разоблачить судью, с тем чтобы дать еще один урок всем нам. Уайт должен был подумать об этом.

– Я не знаю, как ему лучше поступить, – честно ответил Питт.

– Вот и я тоже не знаю, – тяжело вздохнул Корнуоллис. – Когда я видел его в клубе прямо перед тем, как он ушел, Уайт выглядел как человек, который только что прочитал свой смертный приговор. Я сидел в кресле, как идиот… и притворялся, что читаю какую-то дурацкую газету… Я говорил вам, что совершенно не могу теперь читать «Таймс»? – Его пальцы автоматически перебирали бумажки на столе, но было видно, что делает он это бессознательно и совершенно бесцельно. – Я смотрел на Уайта и прекрасно понимал, что он чувствует. Я мог читать его мысли так же легко, как если бы они были моими собственными. Он был полон тревоги и пытался скрыть свой страх на тот случай, если кто-то другой его заметит; пытался вести себя естественно, и в то же время постоянно оглядывался через плечо, пытаясь понять, кто еще знает, кто подозревает, кто видит, как странно он себя ведет. Питт, именно это хуже всего во всем происходящем. – Помощник комиссара поднял свое напряженное лицо от стола. – У вас в голове постоянно роятся мысли, которые вы ненавидите, но от которых не можете избавиться. Люди говорят с вами, а вы истолковываете каждое слово, пытаясь понять, не хотели ли они сказать нечто большее. Вы не смеете смотреть в глаза своим друзьям, боясь прочитать в их взгляде, что они все знают и осуждают вас, или, что еще хуже, боясь, что они увидят, что вы их в чем-то подозреваете.

Внезапно он подошел к окну и встал там, повернувшись спиной к своему подчиненному:

– Я ненавижу себя за то, что позволил этому негодяю превратить себя в то, чем я сейчас стал, но, даже осознавая это, не могу остановить эти изменения. Вчера я совершенно случайно встретил флотского друга. Я переходил Пикадилли, а он бросился ко мне, чуть не попав при этом под колеса экипажа – так он был рад меня видеть. И первой моей мыслью было: «А не он ли шантажист?» Потом мне стало так стыдно, что я не смог смотреть ему в глаза…