Темная комната - Рэйчел Сейфферт

Миха этого ждал. Он говорит:

– Скажите ему, пожалуйста, что я старика не звал. Он пришел сам. Простите.

И прислушивается к невнятному бормотанию переводчика, разглядывая свои замасленные, недомытые руки.

– Андрей говорит, тот человек – убийца.

– Знаю. Скажите ему, что мне это известно.

«Ну вот и все», – думает Миха. Конец дружбе. И поездке конец.

– Я завтра уезжаю. Пожалуйста, скажите Андрею, что я уезжаю и очень благодарен ему за гостеприимство. Ему и его маме.

Андрей с явным облегчением кивает. Ему не пришлось меня выгонять.

Миха отворачивается. Злые слезы жгут глаза. Он снова открывает кран и трет пальцы под холодной водой, но от мыла масло только хуже размазывается.

* * *

– Вы помните такого?

Вечером Миха опять к ним возвращается. Елена Колесник впускает его в дом и оставляет наедине с мужем на кухне.

– Вот этого человека?

Миха кладет фотографию на стол, чтобы старик не заметил его дрожащих рук. Красные от воды, от вечер него ветра, от холодного велосипедного руля. Колесник придвигает снимок к себе поближе.

– Это здесь, в Белоруссии?

– Нет, в Германии, в тридцать восьмом.

– Лицо знакомое.

Миха был к этому готов. Весь день готовился. Все эти дни.

– Кто это?

Миха не знает, что сказать. Раньше он хотел все Колеснику рассказать, потом раздумал. Хорошо бы Колесник все узнал, но имя деда называть бы не пришлось. Но он называет.

– Аскан Белль.

– Да. Это Белль, он служил в SS.

– Waffen SS.

– Верно, Waffen SS. Я его помню.

Почти полегчало.

– Что вы помните?

– Они несколько недель тут воевали, а потом спешно ушли. И однажды рано утром в городе оказались красные. Прямо в центре, возле церкви.

– В сорок четвертом.

– Угу. Они меня арестовали, вместе с другими такими же, а потом к нам и немцев стали приводить. Не всех, некоторые были уже мертвы, некоторые успели убежать, но приводили тех, кто остался. Похоже было на чистку гетто, фашистского гетто. Они стояли с нами на перекличке, и я помню, среди них был Аскан Белль.

– Вы его видели?

– Да. Русские вытолкнули его из строя. Они шли вдоль строя и вытолкнули его, поставили на колени. На главной площади. Они, естественно, были с автоматами. Ему к голове приставили автомат, и имя объявили – тот самый Белль.

Alles vorbei[18]. Финал. Опа Аскан Белль.

Миха не знает, что сказать. Думает: «Зря не записал». Магнитофон завернут в свитера и лежит на дне сумки, оставшейся в Андреевом доме.

– Еще что-нибудь помните?

– Русские собирались нас расстрелять. Некоторые хотели расстрелять нас прямо на месте. Потому-то они и держали нас в шеренге так долго: всё спорили. Я хорошо это помню.

– Он мой дед.

Колесник замолкает. Смотрит на Миху, и Михе на миг приходит в голову, что старик рассердился. Он собирался совсем не так это сказать, но так оно вышло.

Под Колесниковым взглядом Миха начинает нервничать, ерзать на стуле.

– Почему они хотели расстрелять моего деда?

– Они хотели расстрелять всех нас.

Миха сидит долго. Или ему кажется, что долго, и он пытается разобраться в охвативших его чувствах. Пытается понять, можно ли спросить то, что ему очень нужно знать. Напротив сидит Колесник, Михаэль слышит его дыхание и думает, что, наверное, сможет даже почувствовать, когда Колесник на него посмотрит и когда он отведет глаза.

– Он был здесь. Лето и осень сорок третьего.

Колесник дернулся. Миха замечает это краем глаза. Начинает снова.

– Скажите, он стрелял?

Задавая вопрос, Миха не смотрит на Колесника, ждет ответа. Но Колесник молчит, и Миха поднимает глаза.

Старик сидит, обхватив голову руками.

Фотография отодвинута на середину стола. Глянцевая поверхность снимка отсвечивает на солнце, и дедова лица не различить, только множество линий, покрывающих фотографию мелкой сеткою. И глубокий залом, пересекающий ноги.

– Иосиф!

– Он стрелял. Прости, Михаэль. Он убивал евреев и белорусов.

Хорошо, что не видно дедова лица, хорошо, что Колесник смотрит в сторону.

– Вы сами видели?

Колесник трет глаза.

– Я про него знаю.

Знает.

Миха поднимает взгляд на Колесника, но тот смотрит в окно. Знает. Глаз старика не видать, но лоб явственно пересекла складка, и тень упала на лицо.

– Откуда вам известно?

– Сорок третий. Тогда все, кто здесь был… Все были за этим. Они все, и мы все.

– Но вы говорили. Вчера вы говорили, что стрелял не каждый. Тот человек, что покончил с собой…

– Я его запомнил потому, что он покончил с собой.

– Что вы хотите сказать?

– Простите.

Миха смотрит на Колесника, на лицо, спрятанное в ладонях. Вслушивается в голос, доносящийся из-под пальцев старика.

– Тех, кто не стрелял, было так мало. Их было так мало, что я могу назвать имя и описать лицо каждого, кто не стрелял.

Он-то знает. И Миха знает, что это правда.

– Понимаете?

Миха понимает, но молчит, изо всех сил прижимая кулаки к глазам.

* * *

По пути на автобусную остановку Миха с сумками проходит мимо дома Колесников. Когда Миха появляется в воротах, Колесник стоит в саду под деревом.

– Михаэль!

Колесник радуется и, улыбаясь, спешит по дорожке навстречу. Михе приходит в голову, что никогда ему к этому не привыкнуть; не приучить себя к симпатии Колесника.

– Может, поедите чего? Есть время заглянуть?

– Нет, к сожалению. Автобус должен скоро подойти.