SPA-чистилище - Анна и Сергей Литвиновы

Ходасевич с деланым наивом в голосе спросил:

– А Вержбицкую тоже непрофессионалы убивали?

Марат нахмурился:

– А тебе-то что за дело?

– Да ничего. Просто спрашиваю. И вот еще интересно: что ж такого ужасного несчастная журналистка Вержбицкая натворила? Какой-такой урон стране нанесла? Злобные заметки писала? И за это – ее в расход?

– Ай, не придуривайся, Ходасевич! Ты – что? Можно подумать, пленку не видел?

Марат прищурился и тяжело посмотрел прямо в глаза полковнику.

Это был важный вопрос. Коренной. Главный вопрос для их переговоров. И на него все равно, рано или поздно, полковнику пришлось бы отвечать.

– Ну, положим, видел, – осторожно сказал он.

– Ах, видел!.. И что? Ты не понимаешь, какой кипеж был бы, если б Вержбицкая её обнародовала? Или на Запад передала? Всему спокойствию на Кавказе конец бы пришел.

– А какой кипеж сейчас начался – когда ее убили, – это не учитывается?

– Ну, эти крики ерунда. Покричат недельку – да успокоятся… Ты мне лучше, Петрович, скажи: как ты-то обо всем догадался? Как смерть этой пенсионерки несчастной да пацана-чурки с Вержбицкой связал?

Вопрос был неслучаен: Марат хотел знать, сколь глубоко зашло расследование Ходасевича. Насколько осведомлен в происходящем и сам полковник, и окружающие его люди.

Валерий Петрович совсем не собирался исповедоваться перед бывшим другом. Однако волей-неволей, в сознании пронеслись те факты, благодаря которым его вдруг осенило – во сне!.. Когда он все понял, и выстроилась стройная версия…

Характер убийства Аллы Михайловны – раздетый труп без явных следов насилия, но отчего-то с точкой (возможно, от укола) на руке… Местонахождение тела – под трассой, въезд на которую охраняется милицией и разрешен лишь по пропускам… Следы негласного обыска на квартире у Аллы Михайловны… Возможный обыск у нее на даче…

Звонки, поступившие ей в прошлое воскресенье – причем из телефона-автомата близ Белорусского вокзала… Ее желание вдруг встретиться в понедельник с не известной никому подругой… Маршрут ее передвижений по столице на следующий день, дотошно отслеженный мобильным оператором… Ее визит к себе домой… Наконец, ее прошлая профессия – ретушер… И места работы – «Известия» и перестроечные «Московские новости» в конце восьмидесятых…

Чтобы проверить свою версию, Ходасевич вчера ночью задал по телефону Елене Бартеневой три вопроса о прошлом ее покойной матери. Вопрос первый:

– Скажите, вы не помните: ваша мама по службе с журналисткой Вержбицкой не пересекалась?

И уверенный ответ:

– Пересекалась. Они работали вместе. Она мне о ней рассказывала… А вы, что, думаете, что их убийства как-то связа…

– Рано-рано! Ничего я не думаю! – оборвал тогда собеседницу Валерий Петрович. – И не надо фамилию журналистки больше по телефону произносить!.. А скажите, после того как мама ушла на пенсию, они поддерживали с нею какие-то отношения?

– Н-ну, да… Но совсем не близкие… Иногда созванивались… Может, пару раз в год…

– У вашей мамы был ее мобильный телефон? И наоборот?

– В точности не знаю, но, думаю, да. Мама очень бережно относилась ко всем своим рабочим контактам и никого из записной книжки не выбрасывала.

– В последнее время мама что-то о репортерше вам рассказывала?

– Да нет… Ничего… Но мать всегда гордилась, что знала Вер… эту журналистку… и даже немного дружила с ней…

И вот тогда все окончательно встало на свои места…

* * *

…В позапрошлую субботу Вержбицкая вернулась с Кавказа. Странно, как ее выпустили оттуда тамошние власти, потому что она привезла в столицу убойный компромат: короткую, но шокирующую запись. На которой изображалось очень хорошо узнаваемое лицо.

Наверно, ее просто побоялись трогать там, на Кавказе, – чтоб меньше было шума. Решили отложить расправу до Москвы.

Вержбицкая горела желанием обнародовать пленку. Она настоящий пассионарий, боролась за справедливость, невзирая ни на что – тем паче на такую мелочь, как опасность для собственной жизни.

Она никому не говорила о том, что изображено на цифровой записи.

И журналистка предупредила главного редактора – а она работала в еженедельнике, – что в следующий номер она даст убойный компромат.

Но она хотела подстраховаться. Она чувствовала неладное. Сознавала, что владеет бомбой, которая в любую секунду может убить ее самое.

И если такое вдруг произойдет, она не хотела, чтобы сенсация пропала втуне, мерзавцы вышли сухими из воды, а она осталась бы не отомщенной.

На своем компьютере Вержбицкая изготовила, на всякий случай, дубликат записи. Но где его спрятать? Кому его доверить?

Родным? Очень опасно. Да и очень на виду. У них станут искать в первую очередь. Может быть, друзьям? Коллегам? Тот же самый риск: ведь все связи Вержбицкой изучаемы.

И тогда она решает использовать человека из своего далекого прошлого. Того, с кем ее никогда свяжут. Того, у которого вряд ли будут что-то искать – но при этом человека порядочного, умного и лично преданного ей, Вержбицкой.

Человека, который по характеру своему способен поднять бучу и обнародовать дубликат записи – если с самой журналисткой вдруг что-то случится.

Она выбирает бывшего ретушера, пенсионерку Аллу Долинину.

Ходасевич мысленно аплодирует Вержбицкой. В ее положении – аховом и безвыходном – он поступил бы точно так же: использовал в качестве курьера, почтового ящика трудновычисляемый контакт из прошлого.

Вержбицкая ошибается только в одном. Она не замечает, что уже находится под колпаком. Что за ней уже идет слежка.

* * *

Она позвонила ей в воскресенье.

–Аллочка?

–Ой, Анюта!..

–Узнала?

–Ну, конечно! Как твои дела?

–Да вот, вернулась вчера из командировки. А как ты?

–А я-то что. Сижу тут на даче, вожусь с цветочками. Вот, время от времени читаю твои статьи. Смелая ты.

–Знаешь, Аллочка, мне срочно нужна твоя помощь.

–Тебе? Моя? Да чем я, скромная пенсионерка, могу тебе помочь?

–Давай встретимся. Как можно скорее. Лучше завтра, и я тебе все объясню – мне очень, очень нужна твоя помощь… Ты сейчас на даче?

–Ну да…

–Можешь приехать на часок в Москву?

–Да для тебя хоть в Ленинград…

–Тогда давай завтра – тебе удобно? – в тринадцать часов.