Мефодий Буслаев. Книга Семи Дорог - Дмитрий Емец

* * *

Стемнело. Лампы не горели. Старый зал был обесточен. Улита попыталась разжечь костер, но зал быстро задымился, и огонь погасили. Все сидели, кашляли и ругали ее.

– Подумаешь! – фыркнула она. – Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Зато теперь у вас есть объединяющая тема: критика меня, любимой! Не стесняйтесь! Я все прощу и всем припомню!

– Давайте спать! Хочу сразу предупредить: кто на мой поролон сунется – схлопочет тесаком! – сказала Варвара, когда объединяющая тема в лице Улиты отправилась шастать по раздевалкам в поисках чего-либо пригодного для мародерства.

Мефодий и Дафна были вместе уже больше суток, но все никак не могли разлучиться. Даже руки мыть ходили вместе. Им казалось, что стоит расстаться хотя бы на миг, и… Говорили они жадно и хаотично, не слыша друг друга. Меф лежал рядом с любимой на мате, держал ее за полусогнутый указательный палец – получались два встречных крючка, вроде стыковки детской железной дороги – и в восьмой или девятый раз, не замечая этого, спрашивал:

– Ты как?

– Она прекрасно! Лучше не бывает ваще! Но люди хочут спать! – заорал Чимоданов, наугад швыряя в Буслаева ботинком. Тот, не долетев, запутался в сетке. Почему-то шепот Мефа мешал Петруччо, а глупый хохот Зиги, которого щекотала Прасковья, нет. И пыхтение Мошкина, который вздумал поотжиматься на сон грядущий, тоже.

Постепенно все уснули, а часа в три Меф был разбужен громким плачем. Плакал Зигя. Он подскакивал на сдвинутых скамейках, вынесенных из мужской раздевалки, кричал и звал маму. Причем Прасковья его не устраивала. Он не узнавал ее, отталкивал и звал другую.

Мефодий включил фонарь и увидел, что Шилов прижал к себе голову Зиги и успокаивает его, гладя по коротким волосам.

– Тихо, Никита! Тихо! Мама скоро придет! Я здесь!

Когда на него упал свет, Виктор вскинул голову. Мимолетная доброта исчезла с лица – оно вновь стало злым.

– Сгинь! – прошипел Шилов. – Руку отрублю вместе с фонарем!

Буслаев торопливо убрал фонарь, но Зигю, который уже начал было засыпать, все равно потревожил свет. Он снова стал всхлипывать, потом икать, и послышалось, как он безостановочно повторяет:

– Витя! Где моя мама? Позови ее!

Проснулась Варвара. Заворочался и что-то недовольно проговорил во сне Чимоданов. Улита сердито сказала животу: «Ты хоть лежи спокойно!» Зигя плакал все громче. Жутко было лежать и слушать, как в темноте ноет, всхлипывает и, заикаясь, повторяет одно и то же огромное, похожее на холм существо.

Дафна потянулась к рюкзаку. Тихие, чуть свистящие, как поющая в ночи птица, звуки флейты растворились в пространстве пустого зала. Зигя перестал икать, бормотание стало неразборчивым – различалось только «мамамамаммм». Потом он глубоко вздохнул несколько раз, приподнялся на локте и заснул.

– Все. Теперь долго спать будет, – Шилов встал и подошел к сетке. Зашипела минеральная вода, которой он свернул пробочную шею. Голос звучал хрипловато, мирно. Насколько ночной человек умнее и лучше дневного! Как не похож на него! Просто два разных, незнакомых между собой.

– И часто он так, да? – пугливо спросил Мошкин.

– Пару раз в неделю. Если сразу успокоить – засыпает. Но если какой-то урод свет включит… – Шилов напился, из бутылки полил себе голову и вернулся к Прасковье и Зиге.

Под утро Мефу стал сниться бредовый сон, что он должен украсть какую-то девушку, та проспала, он ворует им в дорогу чипсы, а его за это ловят какие-то уроды и запирают в холодильнике. «Да я замерз!» – сообразил он сквозь сон, и ему захотелось прижаться к любимой, что он и сделал. Дафна недовольно пошевелилась и зарычала. Она была теплой, но почему-то покрыта шерстью. Некоторое время Буслаев осмысливал это. Шерсть и запах причудливо петляли в лабиринтах сна, порождая бредовые видения, что он хотел украсть Дафну, а ее подменили на волка, а этот волк лижет его в лицо и… А-а-а! Задохнувшись от вони, Меф вскрикнул и рывком сел. Рядом лежал Добряк, опять притащившийся на мат.

Буслаев встал и пошел попить. Рядом с коробками валялись шоколадные обертки, растоптанное овсяное печение, какая-то желтая крышка от паштета. На волейбольной сетке болталась палка копченой колбасы со следами зубов. Чьи это зубы, он так и не определил.

Отмахнув ножом кусок, он бросил его Добряку, а тот в награду согласился утащиться с мата. Меф больше не ложился. Он смотрел на розовую щеку спящей Дафны с поблескивающей на ней нитью ночной слюны, на ее светлые распущенные волосы, которые шевелились сами по себе, изредка взлетая к потолку и повисая в воздухе так, что казалось, и девушка сейчас взлетит с ними вместе. Буслаеву стало вдруг хорошо и легко. Захотелось остановить мгновение, остановить навеки, и он сделал бы это, вот только опция остановки мгновений в данном тарифном плане бытия, увы, была не предусмотрена.

Чимоданов ворочался во сне и похрапывал. Храп был не слитный, а состоящий из многих кратких бульков – точно где-то внутри у него кипела вода. Руки комкали одежду, точно он боролся с кем-то, навалившимся сверху. Сны у него тоже были особые, чимодановские. В сегодняшнем он был кирасиром. В нагруднике, бросив поводья грузного, на убой выращенного коня, он врубался в сплошное каре пехоты. Сабля зажата в зубах, окровавленные усы вздыблены. В каждой руке по пистолету.

Мошкин спал тихо, как суслик в норке. Во сне он робко улыбался и словно просил у кого-то прощения, что он вот спит, а не делает что-нибудь полезное для родины и для своих знакомых. При этом – будем объективны – он редко делал полезное и в состоянии бодрствования. Недаром Ната говорила, что на него где сядешь, там и слезешь. Чимоданов сразу скажет «нет», а то и пошлет на пару-тройку букв, а Евгеша будет отказывать три недели, да так путано, что весь исплюешься, как он лебезит и завирается.

Утро наступало постепенно, по-московски. Тусклый свет разливался между домами, опережая солнце. Город медленно просыпался, шаркал по миллионам коридоров подошвами тапок, зажигал свет, винтовочно щелкал шпингалетами в ванной. В старом зале, заблудившемся на окраине большого пустыря, всего этого, разумеется, не расслышать, не разглядеть, но все как-то угадывалось, ощущалось, было растворено в воздухе.

Меф поднялся и отправился бродить по залу. Турники были сняты, лишь угадывалось место, где они когда-то стояли, но он отыскал торчащий из стены штырь и стал подтягиваться, отмечая в телефоне количество подходов.

32+28+24+19+19

Прикинув, что в сумме это где-то больше ста, Меф решил, что пока хватит, и позволил штырю отдохнуть немного от своей персоны.

Проснулся Мошкин, открыла глаза Варвара, с зевком села уютно устроившаяся на раскладушке Улита. На улице под окнами кто-то кашлял и распевно бормотал. Как оказалось, мелочные торговцы у метро прятали здесь на ночь свой товар, укладывая на него ночевать старого таджика. Соскучившаяся взаперти Улита вышла к таджику знакомиться и вскоре уже кричала Эссиорху через окно: