Любовный контракт - Александра Джонс

— Я сегодня буду спать в туалетной комнате, — промямлил он, беспомощно копаясь в своих вещах.

— Стюарт…

— Да?

— Не покидай меня сейчас. — Оливия зажгла ночник и села. — Пожалуйста, мы можем поговорить?

— А о чем еще говорить?

— О многом. Понимаю, что сейчас не время. Твоя мать так серьезно больна, и тебе следовало оставаться с ней и с отцом в Торонто. Надо было только позвонить мне и сообщить, что случилось. Вместо этого ты оставил меня в неведении, вот я и начала воображать самое худшее. Если ты сейчас уйдешь от меня, я не выдержу.

Боевой дух покинул его. Потерянно стоя на пороге туалетной комнаты с нераспакованным чемоданом и свертком постельного белья в руках, он выглядел лет на десять старше, чем несколько дней назад.

— Стюарт, только больше ничего не скрывай от меня. Насколько плохи дела «Лэмпхауза»?

— Они… довольно шатки, Оливия.

— Можешь объяснить, насколько шатки?

— С целью выкупить свою долю в «Лэмпхаузе» как отдельной от «Маккензи» компании, я занял деньги под залог акций горнорудной компании. Когда они начали падать, банк потребовал немедленного возврата денег, и мне пришлось продать акции «Лэмпхауза».

— Ты… мы обанкротились, это ты хочешь сказать?

— Не совсем, шансы еще остались, потому-то я и вернулся в Лондон. Но я провалился перед тобой, Оливия, и перед отцом, который, кстати, еще ничего не знает о моем последнем фиаско. Я собирался рассказать ему в четверг вечером за обедом, но он уже тогда думал только о жене, хотя ее недомогание еще не казалось угрожающим. И даже когда мы провели с ним два дня в больнице и было достаточно времени поведать ему о моих потерях, я не смог сделать этого.

— Но для «Лэмпхауза» не все безвозвратно потеряно, правда?

— Нет, но это зависит от того, насколько я сумею реабилитировать себя в глазах отца. Он — единственный, к кому я могу обратиться за независимой поддержкой, чтобы сохранить кредитоспособность «Лэмпхауза».

Гордыня не только приводит к падению, подумала Оливия, она еще может помешать спастись. Конечно, Стюарту было мучительно трудно прийти к отцу с протянутой рукой и сказать «прости, папа, я снова оплошал». Ради нее он мог бы это сделать! Но она его не попросит. И не унизит своего мужа предложением самой поговорить с Маккензи-старшим от его имени.

— Как-нибудь выкрутимся, Стюарт! — бодро сказала она. — Может быть, мой отец выкупит твои акции, ведь «Лэмпхауз» сейчас довольно твердо стоит на ногах… Но уже поздно и ты очень устал — давай спать, утро вечера мудренее!

В ночной рубашке она подошла к нему, такому измученному, потерянному, одинокому. Крепко обняла и прошептала, уткнувшись в плечо:

— Неужели я такая людоедка, что ты боялся рассказать мне о своих финансовых затруднениях?

— Да, — ответил он. — Ты Деловая Жена. — Он погладил ее блестящие волосы и впервые — до чего же у него были заняты мысли! — заметил новую прическу. — Ты обрезала волосы!..

— Да, Стюарт, прости — это одна из моих злобных выходок за последние четыре дня. А сейчас мне необходимо лишь уснуть в твоих объятиях под пестрым балдахином старого генерала при задернутых шторах…

— Это меня нужно простить, — уныло сказал он.

Я уже простила, думала Оливия. И неважно, если мы даже все потеряем, наплевать! Ведь у нас остается главное — семья, дети!

Спать было невмоготу. Обняв мужа и прижавшись к нему, Оливия впервые начала понимать: в момент отчаянного бедствия каждый становится самим собой и ведет себя соответственно. Вот тогда-то и проверяются убеждения, обещания, чувства.

— Стюарт…

— Да, милая?

— Ты должен вернуться в Торонто. Оставайся там, пока твоя мама не поправится — и будем молиться, чтобы это произошло поскорее. Я люблю тебя и не хочу видеть, как ты разрываешься между мной и своими сыновними обязанностями.

— Я тоже люблю тебя.

— Дом и все прочее — всего лишь материальные блага, самое главное — это мы, мы как семья, ты и я, и Каро, и Дэнни, и мои родители, и твои, и, конечно, милая старая Бэрди, которая тоже фактически член семьи. Да провались все «феррари» и «даймлеры», плавательные бассейны и акры земли… Они нам нужны лишь постольку, поскольку мы вместе.

— Я всегда опасался, что мне когда-то не повезет, — пробормотал он ей в волосы. — Зачем ты их обрезала?

— У меня своя личность, Стюарт. Я была Оливией Котсволд до того, как стала Оливией Маккензи. Не надо меня недооценивать, я тебя уже предупреждала.

— Наверное, я никогда не уделял тебе достаточно внимания.

— А я, наверное, не уделяла достаточно внимания твоим миллионерским занятиям, — прошептала она сквозь слезы.

Она плакала не по привычному образу жизни. Она плакала потому, что он никогда не был до конца честен с ней, так же как и она — с ним.

— Я знаю, как ты вкалывал, Стюарт. И часто удивлялась — зачем миллионеру так много работать. Забавный бизнес, да? Послушай, а если продать крест отца Лампиона, это избавит нас от банкротства?

Он кашлянул.

— Вряд ли. Лучше пусть лежит себе в банковском сейфе, но все равно спасибо.

Оливия зевнула.

— От богатства к бедности — история в стиле Вайолет! Ну и ладно, я никогда слишком серьезно не воспринимала этот привилегированный образ жизни. Правильно ты сказал на обеде у Аннабел: это всего лишь бумажные деньги!

Она устроилась поудобнее и уткнулась лицом в его обнаженную гладкую грудь. Без него — а не без его миллионов — ее жизнь была бы гораздо беднее.

— Жила-была маленькая девочка из Норвича, она не хотела кушать овсянку. Кушай, детка, сказал ей папка, а то мамка рассердится!

Стюарт в роли няни — это было нечто, выходящее за рамки ее обычных представлений. Оливия восхищалась его терпением, приспособляемостью и изобретательностью. А сейчас не могла удержаться от счастливого смеха, глядя, как он кормит сопротивляющуюся Каро, измазав ей личико кашей.

— Мне пора идти. Не забудь, Аннабел должна захватить Дэнни в прогулочную группу. Счастливо! Позвони мне, если случится что-нибудь важное.

— Уходи, женщина, прочь с глаз моих! Неужели ты считаешь, что человек моего калибра не сможет управиться с фермой в двадцать восемь акров после того, как возглавлял многомиллионное предприятие! — Он послал ей воздушный поцелуй и вновь направил внимание на любимую дочку.

Миссис Маккензи резво припустила, боясь опоздать к поезду, прибывающему на Черинг-Кросс в восемь тридцать. Усевшись в вагоне — Оливия всегда успевала захватить место, прежде чем ввалится толпа пассажиров, — она понадеялась, что Макса ван дер Кроота не окажется рядом. Тот тоже стал жертвой депрессии. Он упорно боролся за сохранение своего бизнеса, пока годы экономического спада брали с каждого свою дань. Не устоял и теперь тоже ездил в третьем классе!