Книга Дины - Хербьерг Вассму

Дерзкий упрек Дины и то, что за ним крылось, вогнали всех в столбняк.

Стине не поднимала головы, через полчаса она вышла из столовой.

В тот вечер сидели недолго. Гости рано разошлись спать, а наутро ленсман с семьей уехал домой.

Матушка Карен пыталась загладить неловкость. Она надарила всем подарков и поговорила с Дагни на прощание.

Дина позволила себе проспать их отъезд. Она крикнула «до свидания!» из окна залы, когда они уже спускались к берегу.

— Счастливого Рождества! — как ни в чем не бывало крикнула она и помахала рукой.

Перед Рождеством ритм дня постепенно менялся, начиная с непроглядной утренней тьмы и до вечернего тусклого мерцания над снежным настом. Дневная спешка медленно уступала место тяжелому вечернему покою. Даже животные подчинялись этому ритму, хотя почти не видели дневного света.

По вечерам в зале пела виолончель господина Лорка. Обычно в зимнее время в гостиную по будням выдавалось шесть свечей. Одновременно горели две. Да еще четыре большие лампы.

Пахло зеленым мылом, сдобой, березовыми дровами и копченьями. Нанятая стряпуха помогала Олине печь к Рождеству, благодатный аромат заполнял кухню и буфетную. Однако была работа, которую Олине не доверяла никому. Например, приготовление слоеного теста. Обсыпанными мукой руками она колдовала над ним на большом столе в сенях. Дверь была открыта навстречу ледяному декабрьскому вечеру. В тулупе, с подвязанными волосами, Олине была похожа на большого копошащегося зверя. На бледном лице постепенно проступал румянец.

Блинчики были сложены в деревянные короба на чердаке лодочного сарая. Печенье хранилось в большом чулане. Мясные рулеты стояли под гнетом в погребе. Целый день из поварни доносился стук ножей, которыми рубили мясо для колбасы. Олине собственноручно проверяла готовность фарша. Красный домашний сыр выдерживался в настое корицы, прикрытый полотняными полотенцами. Свежий хлеб был сложен в деревянные лари и жестяные коробки, его должно было хватить и на Лофотены.

В Рейнснесе было много комнат и закоулков. Если бы Дина хотела, она нашла бы место, где они с Жуковским остались бы наедине. Но и дверей здесь тоже было много. И все они открывались без стука. Поэтому Жуковский принадлежал всем.

Пароход ждали не раньше Рождества. А может, и после Нового года.

Жуковский беседовал с Юханом о религии и политике. А с матушкой Карен — о литературе и мифологии. Он пересмотрел все ее книги. Но признался, что предпочитает читать по-русски и по-немецки.

Вскоре все начали звать его господином Лео. Служанке, которая по утрам топила у него печку, он подарил несколько монет. Но никто не знал, откуда он и куда направляется. Если его спрашивали об этом, он отвечал охотно, однако не уточняя ни названий, ни дат.

В Рейнснесе привыкли к приезжим, и это никого не беспокоило. К тому же люди научились истолковывать все сведения о русском в зависимости от своих способностей и интересов.

Дина поняла, что Жуковский, должно быть, недавно побывал в России, — в его саквояже сверху лежали русские книги. Несколько раз она заходила к нему в комнату, когда знала, что он ушел в лавку. Принюхивалась к тому, как пахнут его вещи. Табак, кожаный саквояж, куртка.

Смотрела книги. Кое-что в них было слабо подчеркнуто, но записей на полях, как Юхан, он не делал.

Вскоре после приезда Жуковского Андерс спросил у него, когда он в последний раз был в Бергене.

— Летом, — коротко ответил Жуковский.

И начал расхваливать шхуну «Матушка Карен», которая стояла у причала и ждала, когда ее оснастят, чтобы идти на Лофотены.

— Лучше нурландских судов я не видел нигде, — сказал Жуковский.

У Андерса заблестели глаза, как будто это он приобрел «Матушку Карен» и заплатил за нее.

По вечерам Жуковский пел и плясал, сбросив пиджак, а иногда и жилет. Его звучный, низкий голос разносился по всему дому. Из кухни и из людской собирались люди, чтобы послушать его. Двери были распахнуты, люди, пришедшие из темноты, жмурились от света, их глаза блестели от тепла и пения.

Дина на слух подбирала мелодии и аккомпанировала Жуковскому на пианино.

Виолончель Лорка никогда не приносили вниз. Дина считала, что ей вредны перемены.

Вечером в сочельник небо стало молочно-белым от снега. Погода переменилась — началась оттепель. Гостям, которых ждали в Рейнснесе на Рождество, она не сулила добра. Санный путь мог сделаться непроезжим меньше чем за сутки, а на море уже началось волнение. Дул ветер со снегом. И никто не знал, стихнет он или наберет силу.

Дина ехала верхом вдоль кромки воды, потому что рыхлый наст с острыми краями был опасен для лошадиных ног.

Вороной трусил рысцой. Отпустив поводья, Дина вглядывалась в грязный горизонт.

Ей хотелось пригласить Жуковского с собой на прогулку, но он уже ушел в лавку. Хотелось получше узнать его. Он как будто забыл все, что сказал ей наутро после пожара.

Нахмурившись и прищурив глаза, она смотрела на усадьбу.

Дома сбились в кучу, из окон сочился желтый свет. На мерзлых рябинах и вывешенных снопах сидели крылатые небесные бродяги. Следы людей и животных, навоза и грязи пестрели вокруг домов. Тени от сосулек, упавшие на сугробы, были похожи на хищные зубы.

Дина была не в духе.

Но когда после часа езды она остановилась перед конюшней, она улыбалась.

Это насторожило Фому. Он принял у нее поводья и придержал Вороного, она спрыгнула на землю и потрепала лошадь по шее.

— Дай ему побольше овса, — проговорила она.

— А другим?

Она растерянно подняла глаза:

— Делай как знаешь.

— Можно мне уйти на два дня домой перед Новым годом? — спросил Фома и поддал ногой ледышку с вмерзшим в нее навозом.

— Только позаботься, чтобы тебя заменили в хлеву и в конюшне, — равнодушно сказала Дина и хотела уйти.

— Господин Лео еще долго пробудет в Рейнснесе? Вопрос выдал Фому. Он требовал от нее отчета. Как будто у него было право задавать ей вопросы.

Дина уже хотела резко ответить ему, но почему-то сдержалась.

— Что им наш Рейнснес, Фома!.. Она прислонилась к нему.

Фома вспомнил вкус первых весенних травинок. Сырое лето…

— Люди приезжают и уезжают, — прибавила она. Он промолчал. Погладил лошадь.

— Счастливого тебе Рождества, Дина!

Его глаза скользнули по ее рту. По волосам.

— Ты только отведай нашего рождественского угощения, прежде чем уйдешь, — бросила она.

— Я бы лучше взял домой гостинца, если можно.

— И домой тоже возьми.

— Спасибо.

Вдруг она рассердилась: