Воин и дева. Мир Николая Гумилева и Анны Ахматовой - Ольга Черненькова

Статья была прочитана 22 декабря 1920 года на заседании «Всемирной литературы». Блок шепнул Чуковскому:

– А ведь Мережковский прав.

Гумилев же был оскорблен, смертельно. Он написал от имени редакционной коллегии издательства «Всемирная литература» проект письма-ответа, но его решили не посылать в западные газеты. Гумилев писал о членах редколлегии «Всемирки», о том, что среди них нет ни одного члена коммунистической партии. «Однако все они сходятся в убеждении, что в наше трудное время спасенье духовной культуры страны возможно только путем работы каждого в той области, которую он свободно избрал прежде. Не по вине издательства эта работа его сотрудников протекает в условиях, которые трудно и представить себе нашим зарубежным товарищам. Мимо нее можно пройти в молчании, но гикать и улюлюкать над ней могут только люди, не сознающие, что они делают, или не уважающие самих себя».

Рыцарь чести продолжал отстаивать вечные ценности, которые каждый день подвергались сомнению.

В Рождество навестив семью в Бежецке, свой последний Новый год Николай Степанович встречал с братом и его женой на Преображенской. Было уютно и оживленно, как вспоминала Гумилева-Фрейганг.

В феврале 1921 года Анна Андреевна Ахматова была принята на работу во «Всемирную литературу» на должность переводчицы, работающей на дому. И конечно, не без участия Гумилева, по-другому и быть не могло.

Она повеселела, пополнела, помолодела, по замечанию К. Чуковского. Встретившись с ним в вестибюле Дома ученых, Анна Андреевна предложила:

– Приходите ко мне сегодня, я вам дам бутылку молока для вашей девочки.

Вечером Чуковский забежал к ней и получил молоко. Он был потрясен щедростью Ахматовой: «Чтобы в феврале 1921 года один человек предложил другому – бутылку молока!»

Ахматова неоднократно помогала соседям, друзьям: как в случае с рисом от Рейснер. Это для нее нормальное человеческое поведение. Как и для Гумилева, который делился последними кусочками хлеба с тем же Чуковским, падающим в голодный обморок, с друзьями, отдавая свой паек семье. Ахматова оставалась верна себе, сохраняя достоинство и человечность. И это в то время, когда эти качества сделались непозволительной роскошью.

В феврале Дом литераторов проводил Пушкинские дни, посвященные памяти поэта и 84-й годовщине его гибели. Состоялось три торжественных собрания, на которых присутствовали Гумилев и Ахматова. Сначала было закрытое собрание для избранных.

Когда Анна Андреевна пришла в Дом литераторов, народу было столько, что негде было сесть. Однако Ахматовой предложили место в президиуме на эстраде. Там она увидела карточку со своей фамилией. Стул Гумилева пустовал: поэт опаздывал. Гумилев, по слухам, был обижен тем, что произнести пушкинскую речь доверили не ему, а Блоку.

Николай Степанович явился во фраке и не пошел на эстраду в первом отделении. Опоздал, потому что непросто было в эпоху «военного коммунизма» раздобыть торжественное облачение в виде фрака и аксессуаров к нему.

Блок произнес пронзительную речь. Когда он выговорил: «Если русской культуре суждено когда-нибудь возродиться…» – все вздрогнули от неожиданности. От Блока, написавшего революционную поэму «Двенадцать», никак не ожидали этих слов.

В перерыве Гумилев подошел к Анне и сообщил о создании Третьего цеха. Ее не пригласил туда, сказал в форме извещения, и это задело Ахматову. Впрочем, она и Вторым мало интересовалась. Однако была все же задета. В перерыве к Анне Андреевне подходил и А. Блок. Наслышанный о затворничестве Ахматовой, он спросил:

– Вы все так же плохо живете?

Обида не помешала Гумилеву по достоинству оценить выступление А. Блока. Как вспоминала Одоевцева, он сказал:

– Незабываемая речь. Потрясающая речь. Ее можно только сравнить с речью Достоевского на открытии памятника Пушкину.

На втором, открытом, собрании бывшие супруги также присутствовали. Блок перед своей речью поинтересовался у окружающих, есть ли кто-нибудь из официальных кругов. Потом он пошел к кафедре и стал читать о том, что Бенкендорф не душил вдохновение поэта, как душат теперешние чиновники, что Пушкин мог творить, а теперь поэтам – смерть. Ему долго аплодировали. А потом он несуетно и медленно, по выражению К. Чуковского, разговаривал с Гумилевым.

Николаю Степановичу все труднее становилось сдерживать себя, наблюдая всеобщее «опрощение» и отступление от принципов порядочности и благородства. Он вступился за честь писателей из «Всемирной литературы». Теперь произошел скандал личного свойства.

В марте 1921 года из печати вышел альманах «Дракон» Третьего цеха поэтов, куда вошли стихи не только «цеховиков», но и других известных поэтов. Скандал разгорелся вокруг рецензии Э. Голлербаха на этот альманах. В ней Голлербах, состоявший в дружеских отношениях с Гумилевым, довольно оскорбительно отозвался об И. Одоевцевой, сказав, что она «любит гумилевщину». И добавил: «Кстати сказать, Гумилев оповещает, что у поэтессы “косы – кольца огневеющей змеи” и “зеленоватые глаза, как персидская больная бирюза”». Эта рецензия, по сути, спровоцировала развод Ирины Одоевцевой с мужем, который и без того ее безумно ревновал и требовал отказаться от литературной жизни и встреч с Гумилевым. Муж Одоевцевой, с которым она до Гумилева жила прекрасно, пытался даже соблазнить Асю, жену Николая Степановича, чтобы отомстить поэту.

После выхода рецензии Гумилев прилюдно в Доме литераторов обвинил Голлербаха в бесчестии. Констатировал, что карьера Голлербаха погибла. И конечно, огласил, что Одоевцева для него «не больше, как ученица». Он никогда, даже в самые очевидные моменты, не признавался в связи с женщиной и старался не бросать тень на ее репутацию. Голлербах был вынужден прибегнуть к суду чести.

В мартовские дни Гумилев был особенно взвинчен из-за кронштадтских событий. В городе, где он родился, экипаж броненосца «Петропавловский» поднял мятеж в знак протеста против страшного голода с требованием «Советы без коммунистов». Они выдворили из Кронштадта присланного Москвой М. И. Калинина, создали Временный революционный комитет и обратились к петроградским рабочим с воззванием свергнуть режим комиссаров. Карательные отряды под руководством Тухачевского были отбиты.

В Петрограде на заводах начались волнения. На проходившем в эти дни Х съезде РКП (б) известие о неудаче Тухачевского вызвало панику. Было решено перейти от «военного коммунизма» к НЭПу (новой экономической политике). 17 марта после закрытия съезда начался второй штурм Кронштадта. 18 марта город был взят, началась расправа над матросами. Расстреляли более 2000 человек. По стране прокатилась волна массовых арестов, а дальше начались репрессии, «чистки» в рядах военной, научной и творческой интеллигенции.

Гумилев в эти кронштадские дни был привлечен к борьбе с большевиками: он должен был раздавать листовки на бастующем Петроградском заводе изоляторов, затем создать пятерку из верных людей на случай, если восстание перекинется в Петроград. Гумилев все исполнил. Ему выдано было 100 000 рублей на технические надобности, которые он раздал незадолго до ареста участникам пятерки.