Схватка - Евгений Шепельский

— Господин архканцлер Торнхелл, ваше сиятельство! Я Занзак Турмалли, главный виночерпий Варлойна, спешу засвидетельствовать вам свое глубочайшее почтение! — Голос его взволнованно подрагивал.

«А где ж ты раньше был, виночерпий? — чуть не спросил я. — Ты один из тех, кто старательно скрывался от меня все эти дни… Я даже Дио Ристобала, канцлера, еще не видал».

— Я восьмой Турмалли в роду, исполняющий сию обязанность почетную!

— Уволен.

— Ась, ваше сиятельство? — Он уставился на меня с изумлением.

— Говорю: я доволен знакомством, Турмалли… Рад, что до ночи печешься о благе Растаров.

— Да как же… узнал вот, что солдатиков нагнали, решил всемерно помочь, ведь моя обязанность это прямая, не оскудею помощью-то, на мне ведь винные подвалы, по старому, значит, уговору с фамилией Турмалли… Помочь господину архканцлеру в делах — почет и радость!

Он прятал глаза, что-то лепетал, будто я застиг его на горячем, будто он вывозил из Варлойна, а не завозил вино!

— Все вина и напитки как надо взад доставим, мои люди по местам разложат каждую бочку, лично прослежу… Склад, опять же, если понадобится, снова опечатаем вашей печатью, ваше сиятельство, чтобы никто не смел зайти кроме вас, господина архканцлера милостивого…

Нет у меня времени на выяснения. Завозит, помогает — и ладно.

— Можно больше не опечатывать, Турмалли. Делай свое дело. Я — признателен.

Я еще раз выразил свое почтение, удовлетворение, радость необъятную, и отпустил виночерпия. Занзак Турмалли с энтузиазмом вернулся к своим обязанностям, я даже удивился, заметив, что он помогает двигать одну из тачек, зорко приглядывает, чтобы колеса не скакали на выбоинах старых замшелых плит.

Какой искренний… работник…

В голове промелькнуло: а что, если в бочонках Турмалли — яд? Нет, чушь собачья, зачем подливать яд в вино, которое я пока не могу продать? Да и смысл травить кого-либо, я ведь решил свою задачу — выплатил Алым их содержание, а отравить меня обычными средствами невозможно, и враги это уже знают. Повинуясь импульсу, я подбежал к тачке, которую помогал толкать виночерпий, и десяток секунд шел рядом. Турмалли смотрел на меня странным взглядом. Но веточка мертвожизни — молчала. Значит, яда в бочонках — нет. А вот господин архканцлер, произведя странные манипуляции, стал выглядеть в глазах челяди идиотом.

Нет, ребята, не идиот я — параноик. В душном микрокосме Варлойна нужно быть готовым к всякому.

Дальнейший путь до Оргумина прошел без приключений. Берег обрывался песчаной, кое как укрепленной камнями кручей, внизу же была бухточка, замкнутая каменистыми утесами. Длина ее пляжа составляла около километра. По одну сторону ее утеса — это я уже знал, осмотрев карту Варлойна — личные пристани Растара и приближенных, по другую — примерно в двух километрах в сторону Норатора — начинаются военные пристани, где на приколе стоят десятки парусников и галер, некогда — гроза Оргумина, а ныне — просто трухлявое дерево и ржавое железо… Так говорили мне ветераны, среди которых и моряки попадались.

Расположив Алых в ста метрах от склона среди цветущих олив, я начал спускаться вниз, к паре тусклых огоньков возле заостренного силуэта шатра. Степняки, молча кивнув, ушли. Дисциплинированные ребятишки…

Щеки разгорячились, саднил, заплыв каплями пота, шрам от пули Хвата. Но прохладный упругий ветер приятно обдувал лицо…

Море сливалось с горизонтом. На фоне темной стены виднелись белые пятнышки парусов. Рыбаки, контрабандисты, купцы не знали ни сна ни покоя.

Каменные влажные ступени пересекали плети дикого винограда. Я спускался и думал, что обязанности мои — прямые мужские обязанности — мне будет трудненько сегодня исполнить. Перед глазами мельтешили кровавые оттиски Большой имперской печати, лишавшие меня власти и в перспективе — жизни.

Паршивая ночка для любовных утех…

Полог шатра был распахнут, и она ждала меня внутри, стоя в свете ламп, свисавших с поперечин потолка.

Она ждала без затей, с тем особым и невинным раскрепощением, которое мгновенно вскипятило мою кровь.

Босые маленькие ступни утопали в ковре, выше красноватые блики лежали на обнаженных бедрах, играли в прятки с тенями на самом сокровенном, подчеркивали темный, винный цвет напряженных сосков… Атли усмехнулась краем рта и немного расставила ноги. Ее храм бликов и теней уже был готов принять паломника…

— Ну, не бойся, входи, здесь только я и ты… И никто не услышит твоих криков…

Я вошел, деревянными пальцами теребя пуговицы рубашки.

— Ты хочешь есть, пить, или…

Я не хотел ни есть, ни пить. Я алчно сграбастал ее, одновременно со странным нутряным рычанием пытаясь сбросить все глупые покровы цивилизации. Она ответила мне, и ее необыкновенно сильные руки начали срывать эту глупую, скучную, ненужную одежонку, придуманную слабаками для слабаков…

Атли была чистой, гладкой и бархатной одновременно.

Некоторые женщины в постели похожи на прыгучих обезьянок, некоторые — на ледяных самок богомола, другие напоминают впавших в медитативную прострацию монашек. Это не зависит от комплекции, а только от раскрепощения и внутренней страсти. Атли была кошкой. Она была жаркой, раскалившейся, искрящейся кошкой-царапкой, чьи отметины легли на мое тело сладко ноющим ядом. Иногда, когда она совершенно распалялась, мне хотелось, как коту, усмиряющему кошку, прикусить ее за шею, но вместо этого на ее предплечья ложились мои руки и я немного нажимал, смиряя ее неуемную страсть и властность. Она покорялась этому нажиму, склоняла голову, а пальцы мои оставляли на ее раскаленной коже красные оттиски…

Когда мы, наконец, пресытились, она откинулась на подушки, перевернулась на живот и сказала задумчиво:

— Море — это самое чудесное, что я видела в жизни.

Изгиб ее спины манил нестерпимо.

— Научишь меня плавать, Торнхелл? Да, вода пока холодна, я пробовала… Но я хочу приехать к тебе среди лета, когда море будет теплым… Одна. Ты научишь меня плавать, серый волк?

Я поперхнулся, промямлил нечто вроде: «Ну конечно, с радостью…» А сам ужаснулся всему, что происходит. Черт, девка в меня втрескалась, и что теперь? Ее папаша — один из сильнейших игроков континента, и Санкструм он срежет одним небрежным росчерком сабли.

Переиграл… Дочь владыки Степи начала испытывать ко мне что-то большее, чем глубокая привязанность… И я теперь чувствую себя матерым интриганом, который использует женщину в своих целях, ну, пусть не совсем в своих, а на благо Санкструма, но факта использования это не отменяет. Я, конечно, не святой, но пользоваться людьми мне как-то не по нутру. Хреновастенько я себя при этом чувствую…

А если ее папаша навяжет мне брак и таким образом подчинит себе Санкструм без вторжения и войн?

Кто же кого переиграл? Я — Сандера, или Сандер — меня?