Сладкая горечь слез - Нафиса Хаджи

— В прошлый раз я сбежала. Все это было так неудобно, неправильно. Вдруг узнать, что я… вся моя жизнь совсем не такова, как я себе представляла. И я была чересчур ленива, чтобы разбираться с этим. Но бегство не помогло. Твоя история роковым образом вернулась в мою жизнь — через этого парня, Фаззи. Понимаешь, даже если выяснится, что это вовсе не он — не тот, о ком мы думаем, — я все равно должна была отыскать тебя и попытаться исправить то, что я разрушила. В себе самой. В других людях. Я нашла Дину, потому что не могла отыскать тебя. И благодаря ей узнала тебя лучше — сумела понять то, чего не понимала раньше.

— И теперь ты готова? Принять то, что казалось тебе таким неудобным прежде?

— Больше, чем прежде. Я… пойми меня правильно. У меня уже есть отец. Этого ничто не изменит. Но теперь я понимаю — необходимо создать свободное пространство в своей жизни. Для того, что там должно быть. Даже если это не так легко встроить в мои представления о правильном. Осмыслила ли я? Возможно, нет. Поскольку еще не все знаю.

Инстинкт заставил меня произнести следующую фразу:

— Ты рассказала мне не все.

— Нет. Да. Есть еще кое-что. Но… я… давай сначала разберемся с первым вопросом. О Фаззи.

— Да, Фаззи. Ты… хочешь встретиться с Шарифом Мухаммадом Чача?

— Хочу, Дина сказала, он сейчас живет у своей сестры.

— Верно, они живут вместе. Я… навещал их. Они тоже иногда заходят к нам, время от времени.

До сих пор я не раскрывал всех секретов. Она предполагала, что мое участие в жизни этого парня — мать которого я убил — не изменилось с момента нашей встречи в Чикаго.

— Я отведу тебя к нему. Сможешь расспросить о том времени, что разделяет мою историю и его. Я мало об этом знаю. Но на главный вопрос, ради которого ты приехала, я могу пролить свет уже сейчас. Человек, которого ты зовешь Фаззи, — его имя Фазл, — он действительно мальчик из моей истории.

— Он… Откуда ты знаешь?

— Я виделся с ним. После нашей встречи, Джо, история получила продолжение. И сам я изменился. И сейчас способен видеть то, чего не замечал раньше. Ты сказала, что пошла учить урду из-за встречи со мной. Пока ты говорила, я думал обо всех печальных последствиях такого решения — как пагубно я повлиял на твою жизнь. Но со мной все иначе, Джо, совершенно иначе.

— В каком смысле?

— Ты знаешь, что в тот момент, когда мы с тобой встретились, я собирался жениться?

— Да, твоя мама рассказала.

— Я летел в Пакистан на свадьбу. Невесту выбрал мой дед. Молодую и красивую. Но для меня — слишком молодую. До встречи с тобой я об этом не задумывался. Но ты появилась на пороге, как материализовавшийся кризис среднего возраста, — и я вдруг понял, что половина жизни уже позади. И что я могу предъявить? Ну, закончил колледж. Веду бизнес. Удачно вложил деньги, выданные дедом, в технические инновации в Кремниевой долине. Мне повезло успеть до экономического спада. Наслаждался плодами успеха. Путешествовал. Встречался с красивыми женщинами. Шикарно жил — мог себе многое позволить, учитывая, кто мой дед. Даже мои деловые удачи зависели от его богатства. А сам-то я что сделал? Что сделал я?

Я сумел найти только два ответа на этот вопрос. Первый — несчастный случай, когда я сбил человека. Случай, повлекший за собой смерть. Второй — ты. Тоже случай, но повлекший за собой рождение. Вот чем я стал для других. Смерть, которую я никогда не мог ни эмоционально принять, ни искупить, — я никогда, вплоть до встречи с тобой, никому не рассказывал о той женщине с мальчиком. И новая жизнь, о которой я даже не подозревал.

Вернувшись в Пакистан, я расторг помолвку. Чувствовал себя абсолютно потерянным. Наступил Мухаррам. Я вспоминал разговор с тобой — как впервые решился рассказать о своих детских воспоминаниях. Меджлисы с мамой — образы, звуки, запахи мира, от которого я скрывался, поселившись в этом доме, мира женского, сокровенного. Легенды Кербелы вдруг обрели прежний, знакомый в детстве смысл. Они перестали быть символом моей индивидуальности, которой я считал свои религиозные взгляды, дабы защититься, отделить себя от остальных, особенно от матери и ее мужа. Они обрели свой истинный смысл.

Через два года мой дед совершил паломничество, зиарат, в Кербелу и Неджеф, в Ираке. Прямо перед войной. Я поехал с ним. И это изменило всю мою жизнь. Пребывание в местах, сами названия которых имели для меня мистический смысл. Долгие годы я отказывался признавать реальность боли и горя. Скорбь Кербелы помогла мне отыскать источники печали, которой я не смел отдаться. Я потерял мать. Я убил мать другого мальчика — в чудные, волшебные рассветные часы, — когда сам был еще ребенком. Словно распахнулись врата внутри меня.

Вернувшись в Ирак, я спросил деда, где можно найти Шарифа Мухаммада Чача, который к тому времени уже отошел от дел. Дед, как сейчас помню, пил чай. И как будто понял, почему я спрашиваю. Не поднимая глаз, не отрываясь от своей газеты, он бросил: «Перестань, Садиг. Отпусти прошлое». И отказался отвечать. Пришлось узнавать адрес у слуг.

И вот однажды утром я появился на пороге его дома — в очень скромном квартале в той части города, где прежде не было никаких причин бывать, — и постучал в двери.

Отворила мне Мэйси. Она стала меньше ростом, но, узнав меня, с радостным криком бросилась на шею. Тут же заговорила о матери.

— А ты знаешь, Садиг Баба, твоя мать никогда обо мне не забывала, с тех пор как уехала в Амреику? Помнила свою старую Мэйси. Присылала деньги, письма писала, каждый месяц, а мне читал их учитель, что живет тут дальше по улице. А вот я тебе покажу, вот фотографии, видишь? Вот это она, моя Дина Биби. А это ее муж. И ее дочь. Моя Дина Биби не забыла обо мне. А я? И я ее никогда не забывала. И тебя, Садиг Баба. Как ты поживаешь, Бета[130]? Как твоя дорогая мамочка?

— Все хорошо. В прошлом месяце звонил ей.

— Ой, как же я рада тебя видеть, Садиг Баба! Подожди-ка, я позову Шарифа Мухаммада. Он к соседям пошел. Сейчас сбегаю за ним, минуточку погоди.

Через пару минут появился Шариф Мухаммад Чача. Борода его совсем поседела, лицо избороздили глубокие морщины, задолго до того размеченные солнцем. Мы оба молчали. Он смотрел на меня, не отрываясь, словно пытался прочесть в моем лице что-то важное.

— Заходи, Садиг Баба, — произнес он. — Проходи, садись. Я ждал тебя. Все эти годы. Знал, что однажды ты придешь ко мне. Чтобы спросить про мальчика. Ты ведь за этим пришел, верно?

— Да, — выдохнул я. И заплакал. Не так, как в прошлый раз, когда Шариф Мухаммад Чача застал меня в машине, дрожащего от страха, напуганного тем, что натворил. Сейчас я плакал о себе. Все время, что Шариф Мухаммад Чача рассказывал мне историю Фазла, слезы тихо лились из моих глаз.

— Я заботился о мальчике, Садиг Баба, на расстоянии, как мог. Его зовут Фазл. Твой дедушка каждый месяц давал мне немного денег — если я просил, давал больше. Но никогда не задавал вопросов. Никогда не хотел знать подробностей. О том, как ребенок рыдал по матери. О том, как я нашел школу, где он мог бы жить. Он плохо учился. Учителя были жестоки к нему, поэтому я забрал его оттуда, перевел в другую школу. Но мир повсюду был жесток к бедному Фазлу. Мы так и не смогли выяснить, кто он такой, откуда родом он сам и его мать. Вероятно, откуда-то из деревни. Сначала он все лопотал про поля и огороды. Говорил о матери и все время горько плакал. Она, наверное, овдовела. Может, стала жертвой чудовищной несправедливости — обычное дело у нас — и вынуждена была бежать из места, бывшего ей домом. Кто знает? Меня он звал Дядей. Я делал что мог. Но этого было недостаточно. Когда мальчик подрос, он нашел работу. Потом другую. Я иногда помогал ему. Но он уж очень простодушен и глуповат. Я давал деньги, а их у него отбирали, раз за разом. Я хотел взять его к себе. Попросил разрешения у твоего деда. Но тот запретил.