О психологии западных и восточных религий (сборник) - Карл Густав Юнг

346 В этих видениях иерей (жрец) предстает в разных обличьях. Первоначально он разделяется на иерея и иерурга (кому вверено исполнение жертвоприношения). Но далее две эти фигуры сливаются в одну, поскольку обоим уготована общая участь. Жрец добровольно подвергает себя казни, которая должна его преобразить. Но также он приносится в жертву собой-жертвователем: его пронзают или обезглавливают мечом и ритуально расчленяют[495]. Δείπνον здесь состоит в том, что он разрывает самого себя зубами и пожирает, а θυσία проявляется в сжигании жертвенной плоти на алтаре.

347 Он иерей постольку, поскольку руководит всем ритуалом жертвоприношения, а также управляет людьми, которые преображаются в ходе θυσία. Сам он называет себя повелителем духов (Waechter der Geister). Также он ведом как «медный человек» и ξυρουργός (цирюльник). Упоминание о «медном» или «свинцовом» человеке указывает на связь с духами металлов, или планетарными духами, которые тоже принимают участие в жертвенной драме. Нетрудно догадаться, что здесь подразумеваются πάρεδροι, призываемые магическими заклинаниями, о чем свидетельствует замечание самого Зосимы, который, напомню, «силой принуждал» жреца продолжать беседу. Планетарные духи — это старые олимпийские боги, окончательно «изгнанные» лишь в восемнадцатом столетии от Рождества Христова: они превратились в «духов металлов», или, скорее, приняли новое обличье: ведь именно тогда, благодаря французскому Просвещению, вновь открыто заявило о себе язычество.

348 Некоторое удивление вызывает слово «цирюльник», поскольку никто как будто не рассуждает о бритье или стрижке; правда, в видениях упоминается скальпирование, и в нашем контексте оно должно быть напрямую связано с античными ритуалами свежевания и их магическим значением[496]. Можно указать, для примера, на заживо освежеванного Марсия[497], который выступает очевидной параллелью сыну и возлюбленному Кибелы, Аттису, умирающему и воскресающему божеству. В одном древнегреческом обряде из Аттики, призванном обеспечить плодородие, предназначенного в жертву быка свежевали, а шкуру набивали соломой и ставили затем в поле. Геродот (IV, 60–62) перечисляет скифские обряды свежевания, особо отмечая скальпирование (64). Вообще, свежевание обозначает трансформацию от худшего состояния к лучшему, следовательно, служит обновлению и возрождению. Лучшие тому примеры можно найти в верованиях древней Мексики. Скажем, для обновления богини луны майя обезглавливали молодую женщину и сдирали с нее кожу, а далее закутывали в эту кожу молодого воина, который изображал восставшую заново богиню. Прообразом этого обновления выступает линька змей, ежегодно сбрасывающих свою старую кожу. В нашем случае кожа снимается только с головы: это, скорее всего, объясняется лежащим в основании видения стремлением к духовному преображению. Бритье головы с давних пор связывалось с освящением, то есть с духовным превращением или инициацией. Жрецы Исиды брились наголо, а монашеская тонзура, как известно, в ходу и сегодня. Понимание бритья как «симптома» преображения возможно объяснить древним представлением, будто преображенный человек (неофит, quasimodogenitus — как новорожденный) подобен новорожденному ребенку, чья головка лишена волос. В одном первобытном мифе герой теряет все волосы из-за инкубации — пребывания во чреве морского чудовища, внутри которого царил зной (поистине «чудовищный»)[498]. Обычай выбривать тонзуру, восходящий к этим древним представлениям, предполагает, разумеется, наличие цирюльников, помогавших в подготовке к обрядам[499]. Любопытно натолкнуться на упоминание о цирюльнике в знаменитой «мистерии» — «Химической свадьбе»[500] (1616): герой вступает в некий таинственный замок и подвергается нападению со стороны незримых брадобреев, которые выбривают ему нечто вроде тонзуры[501]. Тут, как мы видим, бритье снова сопровождает инициацию и процесс преображения[502].

349 В череде видений встречается стоящий особняком вариант: дракона умерщвляют и приносят в жертву таким же способом, как и жреца. Следовательно, дракон тождественен жрецу; это заставляет нас вспомнить многочисленные средневековые изображения Распятия, не обязательно алхимические, на которых место Христа на кресте занимает змей (ср. уподобление Христа змею Моисея[503]).

350 Заслуживает внимания то обстоятельство, что жрец именуется свинцовым гомункулом, который не кто иной, как дух свинца, или планетный дух Сатурна. Во времена Зосимы Сатурн считался иудейским богом — должно быть, из-за почитания иудеями субботы, Сатурнова дня[504], а также на основании гностической параллели между Сатурном и верховным архонтом Иалдабаофом («Дитя хаоса»[505]): последний, будучи λεοντοειδής (львиноликим), может быть сопоставлен с Ваалом, Кроносом и Сатурном. Позднейшее арабское прозвище Зосимы — ал-Ибри («еврей») — отнюдь не доказывает, что он сам был иудеем, но из его сочинений все-таки явствует знакомство с иудейскими традициями[506]. Параллель между иудейским богом и Сатурном чрезвычайно важна для алхимической идеи о превращении Бога Ветхого Завета в Бога Нового Завета. Алхимики, что вполне естественно, придавали большое значение Сатурну[507], ибо тот был наиболее отдаленной планетой, верховным архонтом (харраниты[508] именовали его «Primas») и демиургом Иалдабаофом[509], а также выступал как spiritus niger (черный дух), заточенный во тьме материи, как божество или часть божества, поглощенное собственным творением. Это темный бог, который возвращается посредством мистерии алхимического превращения к своему первоначальному светлому состоянию. В Aurora Consurgens (1-я часть) говорится: «Beatus homo qui invenerit hanc scientiam et cui affluit providentia Saturni („Блажен тот, кто науку сию обрел и к кому премудрость Сатурнова притекает“)[510].

351 Позднейшая алхимия наряду с ритуальным драконоубийством говорила об умерщвлении льва — через отсечение ему всех четырех лап. Лев, подобно дракону, пожирал сам себя[511].

352 Само видение дает понять, что главной целью процесса трансформации является одухотворение жертвоприносящего жреца, который должен сделаться пневмой. Еще сообщается, что он мог бы „превратить тела в кровь, сделать глаза зрячими и заставить мертвых воскреснуть“. Ниже прославляемый жрец предстает сверкающим белизной, точно полуденное солнце.

353 По видениям ясно, что жертвующий и жертвуемое — одно и то же. Эта идея единства prima и ultima materia, избавителя и избавляемого, пронизывает все алхимические сочинения. „Unus est lapis, una medicina, unum vas, unum regimen, unaque dispositio“ („Един камень, едино снадобье, един сосуд, едино управление, един распорядок“) — гласит заповедь на загадочном языке алхимии[512]. Вот ключевая формула. В греческой алхимии та же мысль выражалась формулой ἕν τὸ πᾶν („во всем“). Символом выступал Уроборос, змей, пожирающий самого себя. В нашем видении его место занимает жертвующий жрец, который пожирает самого себя как жертвуемого. Вспоминаются здесь слова Иоанна Златоуста о том, что при Евхаристии Христос пьет собственную кровь. Значит, можно добавить, одновременно Он и ест собственную плоть. Жуткая трапеза из сновидения Зосимы напоминает оргиастические пиршества дионисийского культа, когда жертвенных животных разрывали на части голыми руками. Эти животные