Удивительная жизнь Эрнесто Че - Жан-Мишель Генассия

– Думаешь, я получу визу? За границу больше никого не выпускают.

– Ты французская гражданка и можешь выехать, когда захочешь. Мы сделаем запрос, а если возникнут сложности, я знаю, к кому обратиться за помощью.

– Спасибо, родной, я очень хочу увидеться с мамой, но не сейчас, а после премьеры Гольдони.

Критики по-разному оценили «Дачную лихорадку»: идея любви, принесенной в жертву финансовым интересам и социальным условностям, не соответствовала духу времени.

В начале апреля Йозеф проводил Кристину с Хеленой на вокзал. Они впервые расставались так надолго, и обоим было слегка не по себе.

Все время отсутствия жены и дочери Йозеф был очень занят. Министр здравоохранения поручил ему составить предложения по борьбе с детским туберкулезом, и он занимался этой работой по вечерам и воскресеньям, считая крайне важной профилактическую работу и открытие трех санаториев.

Месяц спустя Йозеф встречал на Центральном вокзале поезд из Парижа. Состав опоздал на час. Кристина вышла из вагона с двумя большими чемоданами – они с матерью прошлись по магазинам в Сент-Этьене и Лионе и купили ей целый ворох одежды. Хелена обняла отца ручками за шею, прижалась к нему и не захотела отпускать.

– Как все прошло?

– Просто замечательно! Мы много разговаривали, и я чувствовала себя совершенно счастливой, но мне все равно не терпелось вернуться домой. Ужасно жалко, что ты не смог поехать, познакомиться с моими родственниками и друзьями, снова увидеть Францию. Знаешь, я позвонила мадам Мораз, и она сказала, что все сберегла.

– Обещаю, мы съездим и заберем вещи при первой же возможности.

В Совете чехословацких женщин шли жаркие споры: обсуждение Гражданского кодекса выявило принципиальные разногласия между консервативным меньшинством и прогрессистским большинством, желавшим покончить с диктатом мужчин. «Прогрессистки» требовали исключения «консерваторш» из совета. Тереза и Кристина участвовали в работе комиссии, ходили на все заседания и тоже выступали за изгнание тех, кто противился наступлению светлого коммунистического будущего.

В сентябре 1949-го была арестована Милада Горакова[113], возглавлявшая в совете фракцию меньшинства. Одновременно задержали еще двенадцать женщин-«заговорщиц», разоблаченных благодаря бдительности секретной службы. В декабре был принят закон, отменивший статус главы семьи, мужчины утратили преимущественное право принятия решений и контроля над женщинами, допускался развод по взаимному согласию «по причине глубинного непонимания между супругами».

Огромная победа над реакционерами.

В марте 1950 года Кристина заподозрила, что снова беременна. Она не понимала, как такое могло случиться, считала Хелену «ошибкой природы» и к врачу пошла только через два месяца. Он подтвердил ее опасения.

– Такова великая тайна жизни, которую нам не дано объяснить.

Через четыре месяца Кристине должно было исполниться сорок, и гинеколог посоветовал ей беречься и не утомлять себя слишком долгими репетициями. Она чувствовала себя постаревшей и вообще не была уверена, что хочет снова стать матерью. На принятие решения оставалась неделя. Вечером Кристина поделилась новостью с Йозефом, все поняла по его счастливой улыбке и сказала, что тоже безумно рада. Ее слова не обманули Йозефа, и он поклялся, что теперь все изменится, он станет больше бывать дома и они будут очень счастливы.

– Двое детей – это уже самая настоящая семья!

Кристина отказалась от двух второстепенных ролей в новых спектаклях, решив заниматься только «Федрой», которая уже три года стояла в плане театра. Георг пообещал ей свою помощь, но она столкнулась с непреодолимым препятствием: можно было сделать перевод, точно выразить идеи, даже чувства – но не музыкальность расиновского языка. Кристина часами работала с Терезой и Йозефом, потом подключился Павел, писавший в молодости стихи и наделенный даром декламации, но чешский язык был безнадежно немузыкален и напрочь лишен возвышенности. Друзья Кристины сдались, но она не желала отступаться.

Суд над Миладой Гораковой и ее единомышленницами начался в конце мая 1950 года. Тысячи чехов писали гневные письма с требованием примерно наказать заговорщиц, предавших свою страну. Неделю спустя был вынесен приговор: четырех обвиняемых приговорили к смерти, четырех – к пожизненному заключению, четыре получили двадцатилетние сроки. Народное правосудие восторжествовало. Кристина сочла приговор чудовищным, абсурдным: на суде не было представлено ни одного доказательства вины подсудимых, они не дали признательных показаний и ни при каких обстоятельствах не заслуживали столь сурового наказания. Йозеф же расценил его как сигнал врагам социалистического строя: они должны прекратить любые подрывные действия. Многие актеры считали, что власти устроили весь этот цирк, желая показать, кто в доме хозяин. Никто и подумать не мог, что в их родной стране казнят мать, которая одна растит шестнадцатилетнюю дочь, женщину, не совершившую никакого другого преступления, кроме разномыслия с партией, и верили, что в последний момент осужденных помилуют. Со всего мира приходили телеграммы с просьбой о снисхождении. Уинстон Черчилль, Элеонора Рузвельт, Альберт Эйнштейн, Чарли Чаплин просили президента Готвальда проявить мудрость и великодушие.

27 июня 1950 года Миладу Горакову и трех ее подруг казнили.

Кристина испытывала ужас, отвращение и горький стыд. Ее рвало, болело сердце, беременность превратилась в кошмар. Никто не протестовал, люди – в том числе Йозеф – говорили: «Раз ее осудили, значит была виновна. В нашей стране невиновных не вешают».

Старая песня…

Однажды Кристина проснулась и осознала: вероятно, нет – совершенно очевидно! – Милада Горакова действительно была виновна, иначе ее бы не осудили и не повесили.

Иначе и быть не может.

16 декабря 1950 года на свет появился Мартин. Ребенок родился на неделю раньше срока, роды были трудными и отняли у Кристины много сил, она так кричала, что вены на висках вздулись, а глаза закатились. Врачи и акушерка опасались за ее сердце. Восемь часов адских мук. В тот момент, когда доктор принял решение спасать мать, Мартин покинул утробу матери. Он был весь в крови, сердце не билось, и его пришлось реанимировать.

Кристина восстанавливалась много долгих месяцев. В ней что-то сломалось, и никто не понимал, что именно. На вопрос: «Как ты себя чувствуешь?» – она отвечала: «Пустой…» – и часами расчесывала щеткой падавшие на плечи волосы. Мать написала ей три письма, она, едва прочитав их, роняла на пол, даже не думая отвечать. Тереза заходила за подругой, чтобы повести ее гулять вместе с детьми, часто пекла свой фирменный медовый пирог с миндалем, но Кристина не хотела ни прогулок, ни сладкого угощения. Дважды заходил Георг, но и он не сумел растормошить страдалицу. Кристина больше не думала о «Федре» и часами лежала на диване, глядя в пустоту, закуривала и тут же забывала о сигарете. Хелена не отходила от матери и тихо играла с куклой у ее кровати. Кормилица заботилась о Мартине и занималась домом, Йозеф старался вернуться пораньше, предлагал пройтись, но она всякий раз говорила: