Лабооратория ужаса. Холм обреченных - Светлана Ольшевская

Я села на диван в раздумье. Значит, бабушка Аня не зря опасалась, и маленькая Любка все же выдала меня. Но бог с ней, с той Любкой, – чего мне самой теперь ждать? Если верить бабе Ане, все члены данного семейства проходят некий обряд, после чего становятся, как она выразилась, тварями без души. И это же самое, как я понимаю, уготовили мне. Так, а если я откажусь? Обряд проведут силком или меня просто убьют, как других несостоявшихся новичков? И что там за обряд? Я вспомнила рисунок на обертке шоколадки и похолодела от нехорошего предчувствия. Догадки, пришедшие мне в голову, были слишком жуткими, и что еще хуже, логичными.

Один вопрос не давал мне покоя – как они меня нашли? Совершенно случайно – может быть, но что это была за случайность?

Я подошла к столу, покрытому белой ажурной скатертью, решив от злости устроить тут какую-нибудь пакость. На столе громоздились какие-то папки с неразборчивыми записями, а рядом лежало несколько пухлых почтовых конвертов. Нисколько не заботясь о том, что меня увидят за таким неприглядным занятием, я стала вытряхивать их содержимое на стол. Это оказались фотографии незнакомых мне людей, какие-то письма. Читать чужие письма неприлично… а запирать меня здесь прилично?! Да я и не читаю, очень мне нужны эти каракули… Так, а это еще что такое?!

На фотографии, выпавшей из очередного конверта, красовалась девчонка, очень похожая на меня. Да нет же, это я и есть! Точно, я, стою в своей черной куртке у себя во дворе, на фоне вечернего неба. Откуда они взяли мою фотографию? Проникли в дом, что ли? Нет, исключается – у меня такой фотографии никогда не было.

Шпионили, наверное, следили, и сфотографировали исподтишка. Но почему я на фото смотрю в объектив?

Стоп!

И тут я все вспомнила. Как выходила из дома вместе с заплаканной Лилькой, и Стас предложил сняться на фоне заката. Лилька отказалась, да он на нее и не глянул, ему хотелось сфотографировать именно меня. И даже фотик «нечаянно» при себе оказался! Стас тогда, помнится, вышел из девятнадцатого поселка – что он там делал, спрашивается, к кому ходил?

Вот вам и «случайная удача»! Один из лучших друзей, которому я всегда доверяла.

Храни меня Господь от тех, кому я верю, кому не верю, тех остерегусь я сам. Говорят, эти слова были нацарапаны где-то в инквизиторских застенках. Вот уж действительно…

Я перевернула фотографию – с обратной стороны незнакомым почерком было выведено одно слово – Никандра. И три восклицательных знака под ним.

Теперь мне все стало понятным. Стас, наверное, решил обратиться к ведьме, чтобы меня приворожить, а та спросила, как меня звать. Мое полное имя знают немногие. Длинная фамилия стала причиной того, что в классном журнале для имени вообще места не остается, и там пишут просто Чернореченская Н. В любых других списках наверняка так же, вот потому меня до сих пор и не могли найти. А к компьютерным базам данных у этих приверженцев заплесневелых устоев однозначно нет доступа. И если бы не мой лучший друг, то так и искали бы.

Я изорвала фото в клочья и бросила на пол. Ох и вломлю Стасу, когда вырвусь отсюда!

Я ведь вырвусь. Должна, просто обязана. Моя мама не переживет, если со мной случится непоправимое. А Вилор? В зловещем нижнем мире, куда его затянуло дьявольской силой, ему не дано ни умереть, ни самостоятельно спастись. Пока я жива-здорова, есть хоть какая-то призрачная надежда выручить его, а больше о нем никто и не знает.

Тут мои мысли переключились на привычную тему – как попасть в нижний мир. Раздумывая, я прилегла на диван и сама не заметила, как уснула.

Разбудили меня голоса, много голосов доносилось из-за двери, судя по звукам, там шло какое-то пиршество. Я осторожно выглянула за дверь, но там было пусто. Прислушавшись, я поняла, что шум доносится не оттуда, а из-за другой двери – той, за которой была лестница. Немного подумав, я стала осторожно спускаться. На лестнице было темно, но откуда-то снизу просачивался желтоватый свет. Два лестничных пролета – высокие каменные ступени и каменные же стены без штукатурки, отражавшие каждый звук гулким эхом. А голоса по мере моего спуска слышались все громче.

Вот это да! Резная дубовая дверь, представшая передо мной, была открыта, а за ней я увидела настоящий зал, освещенный огромной хрустальной люстрой, в которой вместо лампочек горело множество свечей. А зал был полон гостями, которые расселись на многочисленных диванчиках, кушетках, креслах… Странно, здесь не было длинных столов, рассчитанных на такие пиршества, вместо этого около диванчиков и кушеток стояли маленькие столики с какими-то угощениями.

Тут я поняла, что прятаться за дверью мне больше не нужно – несколько человек с интересом смотрели на меня. Ну что ж, войду.

На мое появление не прореагировали. Посмотрели с любопытством, но никто не сказал ни слова. В зале оказалось не так уж много народа – десятка четыре, а то и меньше. Я сразу заметила в углу стайку девчонок, которые настороженно оглядывали зал. Это и есть ученицы, надо полагать, о приеме которых висит объявление на калитке ведьмы и которые в большинстве пойдут в расход. О, а вон и толстуха, которая вчера заперла меня в кладовке – сидит за столом и смотрит неприязненно. А рядом девица, ударившая меня по голове. Они очень похожи, надо полагать, это мать и дочь. Когда они увидели меня, в глазах обеих вспыхнула злоба, тем не менее их лица расплылись в лживых улыбочках. Им велено быть дружелюбными, что ли?

Что ж, тогда и я буду дружелюбной. Я улыбнулась мамаше с самым доброжелательным видом, потом с таким же видом повернулась к «ядерной войне», кивнула ей и хихикнула. Она побагровела, но сказать ничего не решилась. А я стащила у них со столика колечко ананаса, при этом накапав сиропом на скатерть, и поспешила удалиться.

В углу напротив чинно развалились в креслах несколько мужчин, которых я сразу же мысленно окрестила «злыми дядьками». Дело в том, что мама в детстве пугала меня злыми дядьками, которые воруют детей, слоняющихся в одиночку неизвестно где или открывающих дверь в квартиру кому попало. Примерно такими я их себе и представляла – большими, бородатыми, с недобрыми грубыми лицами. В этих лицах было что-то сходное – возможно, это и есть братья Силуяновы, и одного из них я при другом раскладе звала бы папой. Впрочем, ни один из компании не вызвал у меня ни малейшей симпатии, и я предпочла к ним не приближаться.

Бочком, крадучись, я перебралась в другой конец зала и с удивлением отметила, что некоторые гости мне знакомы. Да, точно – вон там сидит моя соседка из дома напротив. Она всегда носила дорогие вещи, золото, а когда я с ней здоровалась, она в ответ лишь кивала, и в этом движении сквозило презрение. Но однажды я перестала с ней здороваться. Это произошло после того, как у нас во дворе ощенилась бродячая собака, а эта соседка вызвала живодеров, чтобы «не плодилась тут погань бездомная». Собачье семейство спасла моя мама, объединившись с тетей Ксеней и еще несколькими соседями, и тогда я впервые услышала, что у этой особы «нет ни души, ни сердца». Теперь я вспоминала рассказ бабы Ани и понимала, что эти слова ближе к правде, чем я думала.