Кельтский круг - Карло Шефер

— Они украли у нас третьего! — Киллерша, Кил-ле-Килле — так он окрестил ее в душе, — была вне себя от ярости. — Теперь, пожалуй, ничего не получится… — Она со злостью пнула ногой стену. — Все зазря…

— Мы найдем выход, — подыгрывая ей, он прикинулся, что тоже нервничает. — Черт побери, все-таки он тоже отправился на тот свет.

— Ну и что? Дело ведь не в этом! — Ее лицо приобрело лиловый оттенок. Ему даже стало не по себе. Она его пугала.

— Дело ведь не в этом! Что теперь будет с моим преображением?…

— Да, что теперь будет? — Тут он невольно засмеялся, не столько над киллершей, сколько над самим собой. Ведь он только что сообразил, что и сам ждал какого-то преображения, огромного удовлетворения, чего-то необычайного, но ничего не почувствовал.

— Прикажи мне повеситься, тогда я сама замкну круг… Сама это сделаю…

— Перестань, что ты еще придумала, останься тут…

Он хотя и обладал даром перевоплощения, хотя и умел целиком и полностью переселяться в оболочку другого человека, но, к сожалению, не мог сам закрыть дверь.

В третьем таксопарке им повезло. Да, сегодня утром поступил заказ на перевозку инвалида, в десять из Шлирбаха в Хундсбах в Оденвальде, там еще такой замок, где кучка чокнутых создала Дом чувств, только мы без понятия, чем они там занимаются.

— «Д.Ч.С.10», — напомнил Лейдиг, когда они собирались в дорогу. — Дом чувств, суббота, в десять.

Тойер снова взялся за телефон. Рискнул представиться Зельтманном, пересыпал свою речь междометиями и лишними, вставными словечками. Вопросы своих подчиненных он стряхнул с себя, как мокрые собаки стряхивают воду с шерсти.

Наконец его соединили с рорбахским коллегой, который повторно беседовал с Кильманн по делу Плазмы. Нет, не было никакого пластыря, никаких синяков. Гладкое лицо.

— Перед приходом к нам она загримировалась, опасаясь, что ее узнают другие свидетели. Хитрый ход. Вот только свой маскарад она не сохранила. Ей просто повезло, что ее опрашивал местный полицейский, а не кто-то из нас. Это было глупо. Она хладнокровно убила двух мужиков и совершенно бездарно предала своего сообщника. Теперь, скорее всего, ее отношения с бывшим гуру и властителем дум безнадежно испорчены; умного решения у нее нет, зато есть много глупых. Возможно, она хочет его прикончить.

«Добро пожаловать в Гессен», — приветствовал полицейских пестрый рекламный щит на автобане.

— В общем, надо ехать до Бенсгейма, потом свернуть направо и двигаться вверх, к Оденвальду. — Указания Лейдига после длительного изучения карты можно было бы назвать скудными, однако Штерн, в очередной раз без особой радости предоставивший свой автомобиль для служебной поездки (если ее можно было назвать служебной), не роптал. Пока из-за бесчисленных стройплощадок, тянувшихся до самого Франкфурта, у них появилось искушение срезать путь, проехав прямо по неровному полю.

Тойер и Хафнер сидели позади. Гаупткомиссар включил свой мобильник и держал его перед собой, словно микрофон, чтобы не прозевать звонок от Ильдирим. Но она все не звонила, и это, по-видимому, означало, что им придется действовать самим, без помощи гессенских коллег.

— Положение опасное, — сказал Тойер. — Если Крис и в самом деле что-то задумала, она наверняка прихватила с собой оружие. Коль скоро гессенская полиция не примет участия в нашей операции, мне придется действовать самостоятельно.

— Полицейский на больничном, — усмехнулся Хафнер. — Этого еще не хватало. Глупости. У вас ведь наверняка даже оружия при себе нет.

Тойеру пришлось согласиться с ним. Некоторое время он мучительно подыскивал доводы, почему тем не менее он владеет ситуацией, и тут ожил мобильный телефон.

— Положение идиотское, — сразу, без преамбул, сообщила Ильдирим. — Компетентные чиновники в Дармштадте хотят знать все детали и, главное, переговорить с господином Зельтманном, прежде чем выделять подкрепление. Зельтманна же нигде нет. Я несколько раз звонила в его кабинет, ведь у него сегодня обычный рабочий день, так что заместителя он не оставил, но сам как сквозь землю провалился. Его мобильный включен, но работает только голосовая почта. Жена понятия не имеет, где он. Ей он сказал, что едет на службу. Она волнуется. Я пыталась также поговорить с Момзеном, но сопляк ничего и слышать не желает о работе, пока не оправится от ветрянки. Вернца тоже нет на месте.

— Начало лета, прекрасная погода, — сказал Тойер. — Люди, вероятно, затосковали в четырех стенах. — Он задумался — затосковали по чему? Ведь солнце тут ни при чем, и даже он, даже он временами, когда наступали теплые дни, испытывал желание уйти прочь из дома. — Человек в одиночестве — ничто, — прошептал он.

— Что?

— Ничего. Я хочу сказать, что мы до сих пор так и не сумели ничего узнать.

— Что вы рассчитывали узнать на автомагистрали? Вы ведь еще не прибыли на место.

— Да, точно. В самом деле. Да-да.

— Тойер… — В голосе прокурора зазвучала личная нотка. — Я ничего из сказанного мною не хочу брать назад, разве что мои слова про дважды идиота. Если все пройдет гладко, мы поговорим еще раз. Но, вероятнее всего, дело примет катастрофический оборот. Допустим, Хафнер пристрелит какого-нибудь жителя Гессена, который, на свою беду, будет сидеть в инвалидном или даже в обычном кресле, а то и просто окажется на его пути, и вы перейдете в частные детективы. Тогда вам наверняка понадобится секретарь-машинистка, верно?

— Всегда пожалуйста, — любезно отозвался Тойер, — с удобным для семьи графиком работы. И с пятью перерывами в день для молитвы, обращенной к Мекке.

— Дурак, — сказала Ильдирим, но в ее голосе слышался смех.

В местечке Хундсбах грубый деревянный щит, размалеванный дикими красками, указывал дорогу в лес.

— В бордель так не заманивают, — заявил Хафнер и небрежным щелчком направил окурок в сухие кусты. — Значит, это забава для детей.

Все пропустили мимо ушей безвкусное наблюдение Хафнера и молча доехали до места. Тойер опасался, что его нервная система не выдержит постоянных перегрузок и сдаст в самый неподходящий момент. Вытаращив глаза, он разглядывал Дом чувств.

— На первый взгляд это всего лишь небольшой охотничий замок в стиле барокко, розового цвета. — Он вылез из машины и прошелся, разминая затекшие ноги. — Представьте себе картину: захудалый, в пересчете на современные понятия, из третьей лиги, барон в полосатых гамашах орет на крестьян, а у него под ногами толкутся грязные гуси. А в XIX веке тут, в обветшавшем замке, хранили скамейки для дойки. Понятно?

— Нет, — ответил Лейдиг и робко подхватил под руку споткнувшегося шефа.

— Рыцарское звание вовсе не означало блеск и славу, вспомните нашего Плазму, то есть Вальдемара… разве что чуточку власти. Просто чуть-чуть глупого, идиотского самоуправства. Бароны тянули деньги на сооружение этого небольшого замка из трех убогих оденвальдских городков. Наверняка слабоумный хозяин Хундсбаха пыжился и что-то хотел доказать высокородным аристократам, а его взяли да и казнили вместе с подвернувшимся под руку цыганенком. Ведь тогда и детей вешали… а мы вот теперь тоже молодцы — гоняемся за паралитиком… Потом какой-то жирный нацистский бонза корчил тут из себя барина, устраивал приемы, фу-ты ну-ты, но заработал в сырых стенах ревматизм и, разозлившись, перебрался в Биркенау, в опустевший дом еврейской семьи Бирнбаум. Никогда не знаешь, где тебя ждет беда. Все взаимосвязано… Каждый старинный кирпич помнит множество трагедий и море несправедливости. Кто же мы тогда…