Пропавший мальчик, пропавшая девочка - Питер Страуб

Марк услышал, как легкие шаги спускаются по лестнице, параллельной той, на которой он сидел, но более узкой и крутой, скрытой за стеной. Когда она наконец покажется, если это сегодня произойдет, она выйдет из-за дверцы кладовки, что в десяти футах слева от него. Едва слышные звуки шагов были рит­мичны, словно мазки кистью. Словно кто-то отме­рял шагами лесенку в его голове.

Марку казалось, будто дом 3323 по Мичиган-стрит непостижимым образом уменьшился и стал частью его тела, а тело обратилось в вихрь горячеч­ного возбуждения. «Мазки кисти» опустились пони­же — на один уровень с ним.

Этот звук хлопающих крыльев, гудящая в ушах кровь... Нет, подумал Марк, и в самом деле хлопают крылья — только нездешних птиц, а если уж разо­браться, то и не птиц вовсе.

Он не мог и представить, что случится дальше. Он сознательно пришел сюда, и даже если сейчас про­изойдет какая-то немыслимая перемена — будь что будет. Она ждала его с того самого мгновения, когда дом вдруг возник перед его глазами, как сказочный дворец поднимается из залитой туманом долины.

Весь дрожа, Марк поднялся на ноги и вгляделся в дверь кладовки. Из-за ее двери донесся шорох, затем легкий щелчок: дверная ручка стала поворачивать­ся. За четверть секунды до того, как начала раскры­ваться дверь, время для Марка Андерхилла остано­вилось.

Пылинки недвижимо повисли в воздухе.

Затем раздался звук, поначалу едва слышный, ха­рактер которого понять было невозможно. Звук на­растал, и Марк подумал, что это обертон фортепьян­ного баса, зависший в воздухе после того, как сама нота угасла...

Потом ему показалось, что он слышит звонкое ме­таллическое жужжание тысяч цикад. Механический гул, энергичный, назойливый... Откуда в Миллхэйве­не цикады?

«Цикады? — подумал он. — Я даже не знаю, как она, цикада, выглядит!»

В десяти футах слева стала поворачиваться на пет­лях дверь, и, будто выпущенный из запертой потай­ной двери памяти, аромат шоколадного печенья за­струился к нему — мама поставила их в духовку, и вот они, вырастая из своих формочек, становились все пышнее и пышнее... Хрупкий силуэт скользнул в комнату.

В тот день она назвала ему свое имя.

На следующий она сорвала свои простенькие одежды, раздела его и увлекла к накрытому про­стынкой дивану. После этого Марк почувствовал, буд­то родился заново и стал совершенно другим Дер­жа за руку, она повела его к зловещей гигантской кровати и научила, как можно удобно устроить тело на ложбинах и пазах жуткого ложа, и ложе приняло их обоих, и они словно переделали кровать заново под собой в то время, когда двигались.

Разве мог он сказать Джимбо: «Я был облачен в ее тело, будто во вторую кожу».

«Реально?» — спросил тот.

«Реальней не бывает, — ответила она. — Настоль­ко, насколько я в силах сделать это».

Время, сбросив свой древний-древний нрав, яви­ло им свое истинное лицо. Один час стремительно обернулся тягуче-ленивым месяцем. Они перестали замечать время — его просто не было.

«Теперь ступай и подумай, — сказала она. — По­кидаешь ли ты свой мир со мной или выберешь путь попроще? Поскольку всем и каждому в твоем мире приходит собственный срок покинуть его».

И еще она сказала: «Торопись, торопись, солнце клонится к закату, Черный человек идет. Однако ты можешь уйти со мной».

Марк встретился со своим единственным другом и понял, что их встреча была последней. Летним ве­чером он отправился в парк и сел на знакомую ска­мью. Первое дыхание ночной прохлады коснулось его щеки. Ветерок шепнул: «Торопись, торопись...» Вскоре он поднялся и пошел.

— По-видимому, он хочет с тобой по­общаться, — сказал Филип. — И ты в курсе, я же те­бе говорил.

Филип свернул на парковку в квартале от управ­ления полиции, где примерно девятнадцать часов назад Рональда Ллойд-Джонса сфотографировали, сняли отпечатки пальцев, отобрали личные вещи и ценности и предъявили официальное обвинение в убийстве нескольких человек Присутствовавших при этом офицеров полиции озадачило то, что он принял свое унижение с долей хорошего юмора. Он отказался сделать заявление до прибытия своего адвока­та, но — вы представляете, его адвокат в настоящий момент на отдыхе, играет в гольф на Сен-Круа и вер­нется не ранее чем через два-три дня. В силу таких обстоятельств Ллойд-Джонс потребовал себе одиноч­ную камеру, регулярное питание и право пользова­ния блокнотом формата 33х40,6 см и письменны­ми принадлежностями, которые позволят ему, как он высказался, «начать подготовку своей защиты». О, кстати, — а не имеют ли отношения к его аресту два джентльмена, что подъезжали сегодня днем к его дому и спрашивали, как проехать на Лоблолли-роуд? Первые шесть полицейских, которые с ним работа­ли, ничего об этом не знали и, испытывая отвращение к своему громадному улыбчивому пленнику, ничего бы не сказали, даже если бы знали ответ на вопрос. Седьмым офицером, которого Ллойд-Джонс увидел в этот хлопотливый день, был сержант Франц Пол­хаус. Полхаус сообщил Ллойд-Джонсу, что тот не дол­жен задавать подобных вопросов.

— Скажите, — поинтересовался Ллойд-Джонс, — раз уж вы считаете, что у вас есть веские основания для моего ареста, вы действовали на основании опо­знания по словесному портрету?

Сержант Полхаус признал, что фоторобот сыграл определенную роль в событиях сегодняшнего дня.

— А вашим свидетелем, со слов которого соста­вили мой портрет, не была ли та пожилая дама, что подходила ко мне в парке Шермана в тот момент, когда я был вовлечен в абсолютно невинную беседу?

— Все может быть, сэр.

— Я воспринимаю ваш ответ как утвердитель­ный. А мужчина, который сегодня подходил к две­ри моего дома, проверял сходство моей внешности с фотороботом, составленным со слов той пожилой дамы?

— Этого я не могу вам сказать, сэр.

— С тем мужчиной был еще один человек. Если не ошибаюсь, джентльмен, сопровождавший его, это Томас Пасмор.

— Вы не ошиблись, — сказал сержант.

— Я чрезвычайно польщен.

В таком духе и продолжалось весь остаток вече­ра. Просьба Рональда Ллойд-Джонса была удовлет­ворена: он получил одиночную камеру, ужин (есть он отказался) и письменные принадлежности. На сле­дующее утро сержант еще раз встретился с Ллойд-Джонсом в комнате для допросов. Ллойд-Джонс по­жаловался, что не может принять ванну или хотя бы душ, и Полхаус объяснил, что он не сможет принять ванну или хотя бы душ до завершения процедур предварительного следствия. Однако если мистер Ллойд-Джонс захочет сейчас дать полное искреннее признание, похода в душ придется ждать всего лишь до момента прибытия его адвоката.

— Вот, значит, как, — сказал Ллойд-Джонс. — На вашем месте, сержант, я бы очень постарался, что­бы такой заключенный, как я, был устроен с ком­фортом.