Сталинград - Энтони Бивор

После того как ночью 15 октября немцы отрезали советские войска, расположенные севернее Сталинградского тракторного завода, Чуйков получал от них только неутешительные известия. Поступала информация, что в полках почти не осталось личного состава. Штабы 112-й стрелковой дивизии и 115-й бригады ополченцев постоянно просили разрешения отступить за Волгу. На эти просьбы, по мнению Сталина равносильные предательству, неизменно следовал отказ. Несколько дней спустя во время передышки в боях Чуйков отправил полковника Камынина оценить ситуацию на месте. Камынин доложил, что в 112-й стрелковой дивизии осталось 598 человек, а в 115-й бригаде – 890. Начальник политотдела, согласно этому донесению, «вместо того чтобы организовать активную оборону… не выходил из блиндажа, в панике пытаясь уговорить командиров переправиться за Волгу». Впоследствии старшие офицеры и политруки обоих этих соединений были преданы суду военного трибунала 62-й армии за «измену обороне Сталинграда» и «небывалую трусость».[455]Их дальнейшая судьба неизвестна, но сомнительно, чтобы они могли надеяться на пощаду со стороны Чуйкова.

19 октября войска Донского фронта северо-западнее Сталинграда и 64-й армии южнее города провели отвлекающие наступательные операции. Это дало передышку 62-й армии не надолго – всего на несколько дней, однако ее использовали для того, чтобы отвести обескровленные в боях части за Волгу и переформировать их. Защитники города получили и моральную поддержку, правда очень своеобразную. Возникли слухи, что в городе видели Верховного главнокомандующего – самого товарища Сталина. Один старый большевик, участник обороны Царицына, даже утверждал, что советский вождь появился в доме, где когда-то был его штаб. Эта легенда напоминает чудодейственное явление войскам короля Рамиро I во время сражения с маврами святого Иакова – апостола, крестившего Испанию, но не имеет под собой никаких оснований.

Однако одному известному человеку очень хотелось в те дни побывать на правом берегу. Речь идет о Дмитрии Мануильском, ветеране Коминтерна, когда-то отвечавшем за связи с Германией. В октябре 1923 года, незадолго до смерти Ленина, Мануильский вместе с Карлом Радеком пытался организовать вторую германскую революцию. Впоследствии Мануильский работал на Украине, и на нем в значительной степени лежит вина за голод, устроенный там советским режимом в 1933 году. У этого человека был особый интерес, который стал ясен позднее, однако Чуйков категорически запретил Мануильскому появляться в расположении своих частей.

В Берлине между тем Геббельс никак не мог решить, что делать: объявлять о падении Сталинграда или еще немного выждать. 19 октября министр пропаганды приказал вызвать из этого проклятого города всех кавалеров Рыцарского креста, чтобы они встретились с журналистами. Надо было избежать разговоров о том, что немецкая армия слишком медленно продвигается вперед, и Геббельс решил напомнить народу, какой огромный путь она прошла за 16 месяцев войны на востоке. В городах Германии установили знаки с указанием, сколько километров от данного населенного пункта до Сталинграда. Три дня спустя Геббельс приказал избегать упоминания таких названий, как «Красный Октябрь» и «Баррикады», чтобы никоим образом не воодушевлять «зараженные коммунизмом круги».[456]

Ожесточенные сражения шли не только в северном промышленном районе Сталинграда. Одновременно продолжались бои в центральных кварталах города, с атаками и контратаками и схватками за каждый дом. Одним из самых известных эпизодов Сталинградской битвы стала оборона дома Павлова, продолжавшаяся 58 дней.

В конце сентября взвод 42-го гвардейского полка захватил четырехэтажное здание, фасадом выходящее на площадь, примерно в 300 метрах от высокого берега реки. После того как командир взвода лейтенант Афанасьев получил ранение, командование принял сержант Яков Павлов. В подвале солдаты обнаружили нескольких мирных жителей, укрывавшихся там от бомбежки. Эти люди оставались в доме на протяжении всей его обороны. Одна из женщин, Мария Ульянова, принимала активное участие в боевых действиях. Люди Павлова разломали стены подвала, чтобы обеспечить себе безопасное сообщение внутри дома, и пробили отверстия во внешних стенах, устроив таким образом огневые точки для пулеметов и противотанковых ружей. При появлении немецких танков солдаты Павлова рассредоточивались, укрываясь в подвале, или бежали на верхние этажи – оттуда они расстреливали машины со свастикой на бортах в упор, а танкисты, которые не могли поднять башенные орудия на такой угол возвышения, были лишены возможности вести ответный огонь. Впоследствии Чуйков неоднократно говорил, что павловцы уничтожили больше вражеских солдат, чем немецкая армия потеряла при взятии Парижа. (Яков Павлов, удостоенный звания Героя Советского Союза, впоследствии постригся в монахи и принял имя Кирилл. Он стал архимандритом в Троице-Сергиевой лавре под Москвой. Верующие его очень любили, хотя о его подвигах в Сталинграде ничего не знали. Сейчас он уже очень стар и слаб здоровьем.[457])

Еще одна история, скорее краткий эпизод, ставший известным благодаря письмам, связана с лейтенантом Чарносовым, корректировщиком огня 384-го артиллерийского полка. Наблюдательный пункт Чарносова находился на крыше поврежденного снарядами здания. Оттуда он направлял огонь батарей. В своем последнем письме жене лейтенант написал: «Здравствуй, Шура! Шлю привет нашим двум птенчикам, Славику и Лидусе. Я был дважды ранен, но это просто царапины, и я по-прежнему могу руководить огнем наших орудий. В городе нашего любимого вождя, в городе Сталина, идут тяжелые бои. Днем я мщу за свой любимый родной Смоленск, а ночью спускаюсь в подвал, где мне на колени садятся двое ребятишек. Своими русыми волосами они напоминают мне Славика и Лиду».[458]На теле убитого лейтенанта было найдено и письмо от жены. «Я очень счастлива, что ты воюешь так хорошо, – писала она, – и что тебя наградили медалью. Сражайся до последней капли крови и не сдавайся в плен. Помни, что лагерь страшнее смерти».

Содержание посланий с фронта и на фронт типично для того исторического периода. Наверное, они искренние, но, подобно многим другим, позволяют узнать лишь часть правды. Когда боец в окопе или тускло освещенном подвале садился писать домой, перед ним вставала нелегкая задача. Один-единственный листочек, который потом красноармеец сложит треугольником наподобие бумажного кораблика – никаких конвертов не было, – казался слишком большим и в то же время слишком маленьким, чтобы все рассказать и обо всем спросить. В итоге письмо чаще всего было посвящено трем темам: приветствию семье, короткому сообщению о себе («у меня все хорошо – я жив и здоров»)[459]и обстановке на фронте («мы постоянно уничтожаем живую силу и технику врага. Днем и ночью не оставляем его в покое»).[460]Бойцы Красной армии, сражавшиеся в Сталинграде, знали, что к этому городу приковано внимание всей страны, но и то, что их письма будут внимательно читать военные цензоры, они тоже помнили.