Мадам танцует босая - Марина Друбецкая

Князь Михаил Юрьевич Долгорукий заехал за Лизхен, чтобы вместе направиться в запасники Третьякова — тот обещал в ближайшее время представить выставку французских художников, которая обескуражит всю Москву. Огюст Ренуар, Камилл Писарро — нежность их живописных бликов очень понравится Елизавете Карловне: Долгорукий прямо-таки предчувствовал, как он будет переводить глаза с портрета мадам Сомари на такие же лучащиеся мнимым равнодушием глаза Лизхен. Наконец-то в холодной неблагоустроенной Москве он нашел что-то теплое, цветущее, так напоминающее ему фламинговый колор Ниццы, откуда он получил вчера письмо: две его прелестные и безумные жены — венчанная и нет — выкатились в Нормандию, умудрившись не спалить дом. Постукивая тростью по оледеневшей кромке тротуара, Долгорукий мечтал уехать с Лизхен на французское побережье, сидеть с ней за столиком у моря и молчать, поглядывая на беспечные золотистые волны. Ибо все в Ницце золотистое… Тут входная дверь отворилась, и появились Жорж с Лизхен и Ленни. Глаза Лизхен засияли сильнее при виде Долгорукого.

— Он сладкой стал добычей хищным птицам! — проговорил тот, туманным взором оглядывая Долгорукого. — Королева! Клеопатра! Все, чем пленяются очи мужей, даровала богиня! Хочешь, мы тебе с Эйсбаром заткем эти мерзкие голые деревья шелковой листвой? Хочешь? Он теперь богатенький! А вот, кстати, и он! Выходите, Эйсбар! — Эйсбару ничего не оставалось делать, как вылезти из машины. — Кстати, богатенький, можешь себе представить, оказывается, наша Елен-н-ни прр-рек-расная еще не видела полотна великого мастера! Ее, видите ли, футуристы отвлекли! Это куда годится? Я сгреб ее в охапку и айда в кино! У нас ведь опять встреча с публикой — теперь в кинотеатре «Арс». И снова гаснет свет! И пусть Афина им невидимо, держа лампаду золотую, осветит экран — во как!

Жоринька трепался, молотя всякую чушь то гекзаметром, то хореем, то переходя на онегинскую строфу, то вдруг бросаясь в «Слово о полку Игореве». Он мог так трепаться бесконечно. «Издержки воспитания, — говаривал он. — Мамаша, обезумев от родительской любви, впихнула в меня все книжки из папашиной библиотеки. Половое созревание наступило позже».

Ленни между тем радостно улыбалась Эйсбару — обиды, тоска, вечерние вздохи и ночные слезы в подушку — все улетучилось. Она сбежала по ступенькам, протянула руку без перчатки для пожатия — не обниматься же при всех. Оглянулась на Лизхен. Та погрозила ей пальцем: туже завяжи платок и скорей залезай в машину. Эйсбар подал Ленни руку, и ее фигурка скрылась в недрах автомобиля. Лизхен покачала головой — ох уж этот режиссер, еще заставит ее Ленни наплакаться, но что делать! Она повернулась к Долгорукому. Импрессионисты! Французы! Какой приятный ожидается день!

— Сергей Борисович, а встреча очень кстати. — Долгорукий задержал Эйсбара, который хотел сесть в автомобиль, и протянул ему для пожатия руку — такова новая демократическая мода. — Я как раз хотел вам звонить. Помните нашу беседу с иностранными журналистами в Петербурге, после премьеры?

Эйсбар кивнул. Он помнил тот разговор и то, как один американец сказал: «Вам надо снимать в Индии». Эйсбар удивился: почему? «Человеческие массы, — ответил журналист. — Вас ведь они интересуют?» Эйсбар тогда задумался и не заметил внимательного взгляда Долгорукого, устремленного на него. А тот думал, вертя в руках сигаретку с золотым обрезом: «Индия… Хорошая идея. Услать его в Индию, пока еще можно им управлять. Кумиры часто выходят из-под контроля, а уж этот-то и подавно. С его-то безумными идеями. Пусть остается героем где-нибудь подальше от нас. А заказик мы ему сочиним».

— Почему бы не вернуться к разговору про Индию? — продолжал Долгорукий. — Вы ведь хотите снимать массовые омовения, несуществующую улыбку Будды? Правильно я понял тогда вашу реакцию? Сейчас есть возможность открыть там большой проект — масштабное кино. Как вам название «Луч Ганга»? Отправим туда технику, большую съемочную группу. Англичане давно замысливают разместиться в том регионе. Надо бы их опередить. Это, конечно, их колонии, но в случае с кино на первое место ставятся вопросы оборудования и договоренностей. И то, и другое мы вам обеспечим.

Эйсбар смотрел на холеное лицо Долгорукого и думал: надо торговаться. Просить кран для съемок с воздуха? Самолет? Массовка там бесплатная, это понятно. И все-таки зачем-то им это нужно?

— Вы вернете мне негативы сна «ворона»? — спросил он вдруг.

— Вот опять, Сергей Борисович. Их не существует более, и вы это знаете.

Усылать, усылать немедленно! И подальше! Года на два, а то и на три!

— Не очень верю вам в этом вопросе.

— Это все ваше недюжинное драматургическое мышление, господин Эйсбар. Пленки нет — не та ситуация, чтобы оставлять вещественные доказательства. Вы показали себя умелым историком и знаете, какая может таиться опасность в этом стометровом лоскуте, — и он повел Лизхен к своей машине.

Автомобили разъехались в разные стороны, чтобы потом мельком встретиться на одном из перекрестков. Жоринька рассматривал профиль графа, мечтательно и отчасти сладострастно улыбаясь. Эйсбар проследил за его взглядом.

— Да нет, тут другое, — пробормотал Жоринька, откинувшись на спинку сиденья.

— А Лизхен с тех пор, как ей наскучили ваши эскапады, очень расцвела. Есть женщины, которым идет быть равнодушными. Такой была Лара Рай, во всяком случае на экране… — отозвался Эйсбар. Ленни посмотрела на него с удивлением.

— А пожалуй, здесь притормозите, — сказал вдруг притихший ненадолго на переднем сиденье Жоринька, когда они проезжали по Тверской. — Около вывески «Студенкин и компания». Сейчас я выясню, кто ему компания, а кто — нет!

Эйсбар посмотрел на него вопросительно.

— Этот прощелыга должен мне за «Печальные грезы забытой любви». И что-то мямлит и тянет с новым контрактом. А расходы мои требуют, знаете ли, известной упругости в кошельке. Вы, горделивая Ленни, стройностью стана известна, который юношам тихим на зависть — ох, люблю древних авторов, кашей своей наводнили мне уши они, — так вот, пожалуйста, замените меня, Ленни, в «Арсе». Может быть, я подскочу туда к финалу фильмы, а может быть, и нет, если Зевс мне укажет дорогу другую! — он картинно зажал себе рот, будто бы помимо его воли изрыгающий цитаты, и вылез из авто.

Ленни пожала плечами. Машина тронулась дальше, и Эйсбар, глядя в окно, привлек ее к себе — «Соскучился!». Начинался вечер, московский холод окрашивался розовым предзакатным светом — он поглаживал пальцами ее тонкую шею, потом нажал сильнее. Ленни вскрикнула.

— Простите, — пробормотал Эйсбар. Он уже привык мять, как упругий гипс, сильную шею Жориньки, с готовностью превращающуюся в идеальный слепок. Размашистый Жорж сам любил играть при нем в прирученного тигра, его это смешило, когда он был в себе, и неплохо раззадоривало после того, как он доставал щепотку порошка из заветной серебряной коробочки.

Жоринька взбежал по изогнутой мраморной лестнице конторы Студенкина. В приемной секретарша вскочила, увидев его.

— Господин Александриди? А Владимир Никитич занят…