Наполеон глазами генерала и дипломата - Арман де Коленкур

Император все время возвращался к вопросу о том, как он использует зимою польских казаков, подкрепив их пехотными постами в блокгаузах, чтобы обеспечить армии спокойствие. Это была его излюбленная идея. Так как мир можно заключить только в Москве, то он обдумывал всяческие способы, чтобы держаться в Москве, подобно человеку, который, поверив, что он преследует выгодные и даже необходимые цели, долго обдумывает дело и в конце концов начинает верить в его возможность, убеждается в этом и хочет, чтобы другие тоже были убеждены. Исходя из этих предположений, он говорил о возможности расположить армию в Калуге и о большом наступлении на этот город (причем в Москве останется только гарнизон), хотя бы для того, чтобы посмотреть, что будет делать русская армия. Он жаловался, что наборы в Польше проходят медленно, что г-н де Прадт ничего не делает, не выполняет задач представительства, ничего не соображает и своей скупостью и бестактностью испортил все дела в Варшаве.

– Если бы я послал Талейрана, – прибавил он, – то у меня было бы уже 6 тысяч казаков и мои дела тотчас же приняли бы другой оборот.

Все свои затруднения он приписывал исключительно помехам со стороны казаков и при этом твердил, что у него больше чем нужно сил, чтобы разбить Кутузова и двигаться куда ему угодно.

Трудности, связанные с зимою, с абсолютным отсутствием всего необходимого для защиты людей от морозов и т. п., не принимались им в расчет.

– Вы не знаете французов, – говорил он мне, – у них будет все, что нужно; одна вещь будет заменять другую.

Он высмеивал мои соображения о подковах для лошадей, уверяя, что наши артиллерийские и кавалерийские офицеры и наши кузнецы не менее хитроумны, чем русские. Много раз, однако, он говорил о том, что было бы выгодно отойти ближе к своим корпусам, стоящим на Двине, но главным образом для того, чтобы внушить им ту энергию, которую он не в состоянии был передать им на расстоянии. Он жаловался, что генералы не умели полностью использовать находящиеся в их распоряжении силы. Император, казалось, говорил с полным доверием ко мне и даже с полной непринужденностью. По его словам, ни один из маршалов, за исключением герцога Далматского[191] и маршала Сен-Сира, не был способен руководить армией, насчитывающей 30 тысяч человек.

– У императора Александра, – сказал он, – есть отчасти лучшие помощники, чем у меня, так как Витгенштейн хотя и сделал несколько глупостей, но частенько маневрировал лучше, чем его противники. Герцог Реджио храбро сражается на поле битвы, но он самый посредственный, самый бездарный генерал, какой только существует.

Сен-Сир – человек талантливый, но теоретик; он видит только то, чем занят сейчас, а между тем при таких крупных операциях, как теперешние, нужно, чтобы все сочеталось в единую систему.

В заключение он с полной уверенностью сказал, что ответ из Петербурга придет и во всяком случае Кутузов заключит перемирие с Лористоном; при таком положении вещей, если он уйдет из Москвы, то потеряет все свои преимущества; этот отход даже помешает ему получить ответ и добиться результата; эвакуировать Москву значило бы признать себя побежденным, тогда как в действительности он был победителем во всех сражениях; таким путем он отнял бы у себя возможность заключить мир. Он добавил, что император Александр остережется позволить ему провести зиму в Москве, откуда он сможет заняться организацией страны; оккупация Москвы – не пустая вещь для русских помещиков, так как она лишает их доходов; крестьяне, которых заставили бежать из своих деревень, объедают губернии, в которые их направили. Русские не могут долго переносить такое положение вещей; Кутузов и его генералы знают это очень хорошо и желают мира; эти соображения мешают ему, между прочим, атаковать Кутузова в настоящий момент: впрочем, погода стоит такая хорошая, что он решит этот вопрос в ближайшие дни.

– Зима не начинает свирепствовать сразу в течение 24 часов, – сказал он. – Мы не так привыкли к здешнему климату, как русские, но, по существу, мы здоровее их. В сущности осень еще не прошла, и будет много хороших дней, прежде чем наступит зима.

– Не верьте в это, государь, – ответил я. – Зима ворвется внезапно, как бомба, и при том состоянии, в котором находится армия, ничего не может быть страшнее.

Из этого разговора слишком ясно видно, на что император надеялся, чего он желал, к чему он стремился, и нет никакой надобности прибавлять сюда какие-либо пояснения. Ясен мотив, который заставлял его оставаться в Москве, ясно даже, почему он не наступал немедленно на русскую армию, которую он – при всех предположениях – хотел разбить прежде, чем начать какое-либо движение. Должно быть, он очень сильно рассчитывал на мир или по крайней мере на перемирие, так как ему небезызвестно было, что к русским прибывали многочисленные подкрепления, и это поднимало их дух, тогда как небольшие стычки и перерыв наших сообщений действовали на наше настроение в обратном смысле. Можно сказать определенно (у императора никогда не было двух мнений на этот счет), что он решил атаковать русских, все равно, придется ли ему отступать или расположиться на зиму в Москве либо где-нибудь в другом месте. На случай победы он склонялся к тому, чтобы оставаться в Москве, а в случае поражения или при отсутствии решающего успеха он считал необходимым сражаться дальше против Кутузова и думал, что сможет удержаться в Смоленске. На этом мнении до сражения под Винковым[192] были основаны все его расчеты и все его разговоры с князем Невшательским. Казалось даже, что чем больше он размышлял, тем больше склонялся к тому, чтобы оставаться в Москве. Быть может даже, три недели тому назад он был более склонен покинуть ее.

Я резюмирую теперь вкратце сущность вопроса, который решался тогда, так как он имел огромное значение.

Император тешил себя иллюзиями насчет суровости и последствий русской зимы. Он был убежден, что при помощи пехотных постов и укрепленных блокгаузов сможет устранить все помехи, создаваемые нападениями казаков на линию его расположения или на его тылы; он вспоминал для примера, что делалось для обеспечения коммуникаций во время Вандейской войны и войны с шуанами. Он считал, что корпусов на Двине более чем достаточно, чтобы сдержать Витгенштейна и даже в случае надобности справиться с другими задачами при помощи подкреплений, полученных ими. То же самое он думал о корпусе, находившемся в Смоленске, и об армии Щварценберга. Ему казалось, что находившихся в пути войск, которые шли из Вильно, из Варшавы, из Франции, вполне достаточно для того, чтобы не только обеспечить его тыл против русских корпусов, но и подкрепить его фронт. Он считал молдавскую армию русских немногочисленной и думал, что она предназначена главным образом для подкрепления армии Кутузова; по его мнению, Кутузов, будучи главнокомандующим и при этом главою своего рода партии, которую события должны были усиливать с каждым днем, не преминет подтянуть к себе молдавскую армию, чтобы подкрепить свои силы и сохранить влияние, даваемое успехами или внушительной позицией. Император считал, что если даже в своей экспедиции против Кутузова он не добьется полностью ожидаемого им успеха, то все же сможет продолжать кампанию, и погода позволит ему это в течение еще некоторого времени. Император по-прежнему считал, что очень важно оставаться в Москве с материальной точки зрения – из-за ее казенных зданий, а с политической точки зрения потому, что оккупация этой столицы, поскольку он в нее вступил и так долго здесь остается, производит моральное впечатление, которое должно оказать влияние как на Россию, так и на Европу. Если бы какие-нибудь обстоятельства и причины, в возможность которых он не верил, заставили его покинуть Москву, то он ни в коем случае не рассчитывал отходить дальше Витебска и думал тогда, что наверняка сможет совершить этот переход до наступления жестоких морозов. Так как он ни в каком случае не хотел двигаться, не разбив предварительно Кутузова, то, даже допуская мысль об отступлении к Витебску, он желал все-таки приготовить на случай надобности все необходимое для зимовки в Москве, чтобы иметь возможность сохранить ее в своих руках, если бы он решил держаться на этой линии. А на случай отступления он считал, что всегда, как только пожелает, сумеет вовремя вызвать из Москвы оставленный там гарнизон.