Последний сон разума - Дмитрий Липскеров

– Льстецы! – буркнул Погосян, но все же ему было приятно…

Через час в Детский дом № 15 прислали резервную воспитательницу, которая никак не могла понять, с чего начать свои обязанности по причине большой напуганности происшедшим.

А вдруг здесь маньяк орудует и убивает исключительно воспитательниц? – думала тридцатилетняя женщина, и сердце ее дрожало и тряслось, как старинный будильник в действии…

Между тем Кузьминична пошла к Василисе Никоновне, дабы спросить разрешение взять найденыша к себе домой, пока такие дела в Доме творятся! Но директор даже не поняла, о чем ее просят, так как пребывала в расстроенных чувствах.

– Какой мерзавец! – причитала директор. – Мы его всем сердцем в семью приняли, в дворянское гнездо, можно сказать, а он меня, свою жену, по матери! Ах, что же делать!

– А вы бы не мешали мужчине работать, он бы вас и не обидел! – высказала свое мнение Кузьминична, чем привела Василису Никоновну в изумление.

– Да как вы… Да как вы смеете! – побагровела директор.

– А что такое? Чего тут сметь?.. Я вас, милочка, на целую жизнь старше, у меня и внуки имеются! Между прочим, у меня муж – грузин, очень горячий человек, не чета вашему!

– Да? – распахнула глаза Василиса Никоновна.

– Ага. Знаете, сколько мне раз от него доставалось? Ого… А все отчего? Оттого, что в дела его лезла! А так он очень заботливый и ласковый.

– Мой тоже в первый раз так…

– Ну и предоставьте его дела ему самому, и все будет преотлично!.. Так могу я взять азиата к себе?

– Ах, конечно, берите…

Кузьминична, обрадованная, ушла, а Василиса Никоновна решила пока подождать с абортом…

Синичкин присутствовал при вскрытии и, стараясь не смотреть на человеческие внутренности, внимал словам патологоанатома.

– Марина Владленовна Дикая, двадцать один год, девственница, – диктовал старый мясник. – Удар проникающий. С проворотом на триста шестьдесят градусов.

– А чем проникали? – спросил Синичкин, прижимая к носу платок.

– Какие-то странные частички в ране. Ну-ка мы их в микроскоп…

Старик приник к окулярам и после тщательной настройки известил:

– Частички пластмассы, красного цвета…

– Что? – вскричал участковый.

– Пластмасса, – повторил старый патологоанатом, удивленный милицейской эмоцией.

Ах ты Боже мой! – возопил про себя участковый. – А ведь не исключено, что Василиса Никоновна была права! И чего мы так редко прислушиваемся к женщинам!..

Синичкин попрощался с врачом и скорым шагом направился в отделение. Он теперь знал, каким орудием было произведено умерщвление юной воспитательницы Кино Владленовны Дикой.

Да, короткое кино у нее получилось!..

А еще Володя подумал, что во вверенном ему микрорайоне происходят вещи странные и криминальные.

Надо брать Митрохина и Мыкина и хотя бы с делом Ильясова кончать, решил Синичкин, входя в отделение…

Ильясов превратился в таракана, хотел было прийти в ужас от такой перемены, но повременил и оказался прав.

У таракана много ножек, и потому потеря одной, тем более ее части, совсем незаметна для передвижения, – решил Илья.

Он сидел под ванной совершенно один и вспоминал случившееся. Ему вспомнилось, как он оскользнулся и упал, ударившись головой о край чугунной ванны. И при-шел в себя уже тараканом.

Ильясов пошевелил усами, сделал несколько шажочков, опустил краешек брюшка к белому кафелю и оставил на нем точку. А потом он вспомнил сражение с черными воронами, смерть своих детей, – и закружился вокруг собственной оси, перебирая множеством конечностей. Так горюют тараканы…

Айза, – шептал татарин нутром насекомого.

Ему вдруг подумалось: а есть ли у тараканов сердце? Он прислушался, пытаясь уловить частые удары. И хо-тя слушал очень внимательно, биения главного органа так и не различил, а потому заключил, что главная человеческая часть в таракане отсутствует. И кстати припомнил, что в бытность человеком, давя каблуком кишащих на кухне тварей, обнаруживал лишь белесые пятна.

Значит, во мне нет сердца и крови, – заключил Ильясов. – Наверное, во мне отсутствуют также и нервы?.. Нет, неправда, ведь при воспоминании об Айзе и заклеванных насмерть детишках во мне все дрогнуло. Может быть, это душа?.. Значит, у всех есть душа, и у насекомых тоже?..

Татарин услышал шорох. Он прислушался, а затем пригляделся. Из-под ванны выползали маленькие тараканы, медленно, осторожно проверяя безопасность своими тонкими усиками, похожими на человеческие ресницы.

Тут Ильясов понял, что он гораздо крупнее своих сородичей, да и цветом черен, тогда как прибывшие – рыжие.

Его обползали стороной, стараясь не задеть случаем. В этом чувствовалось уважение и одновременно страх перед такой тараканьей громадиной, какой он оказался волею судеб.

Неожиданно в дверь зазвонили, и голос Митрохина настороженно заговорил с лестничной клетки:

– Открой, Ильясов! Я знаю, что ты там!

А потом дверь открылась, и сосед вошел в квартиру, продолжая говорить, что ему доподлинно известно – Ильясов сейчас находится дома, и что он зря прячется, так как зла ему никто не хочет.

Елизавета проследила! – догадался татарин и вылез на полкорпуса из-под ванны.

В этот самый момент Митрохин изволил полюбопытствовать в совмещенном санузле, увидел его, Ильясова, в тараканьем образе и вероломно напал, стараясь раздавить ботинком.

В организме Ильи дрогнуло, всем множеством своих ножек он отпрыгнул под чугунную тьму, чем разозлил соседа ужасно. Зато погибли несколько рыжих, треснувших под каблуком…

Затем сосед ушел. Татарин вновь выполз из-под своего убежища и пополз в комнату, где забрался на трюмо с зеркалом и рассмотрел свою внешность.

Его все устроило, особенно золотой зуб, торчащий между усов…

А еще потом он приполз в кухню, где долго поедал хлебные крошки, вспоминая себя голубем.

– Курлы-курлы!.. – попытался он жалобно, но ничего не получилось, даже шипения.

Татарин опять ощутил прилив душевной боли и уполз под ванну, где проспал несколько без сновидений, а когда пришло бодрствование, заметил, что рыжие собратья уходят под чугун в большем количестве, нежели из-под него.

Видать, щель там, – решил Илья. – И я поползу в эту щель!

И он пополз вслед за рыжими, пролезая через какие-то трубы, которые то обжигали тело, то холодили его зимней стужей.

А потом он вновь вылез из-под чугунной ванны на свет Божий и поначалу ему показалось, что каким-то кружным путем его тараканье тело вынесло в родную квартиру, но он тотчас переменил мнение, когда увидел голые женские ноги, а приподнявшись слегка – и остальные женские обнаженности.