Потерянные души - Поппи З. Брайт

– Хочешь, я пойду с тобой? – предложил он.

– Спасибо, но лучше не надо. Я потеряю работу, если буду тебе наливать на халяву. Ты оставайся здесь, с остальными. Когда они проснутся, им захочется выйти в город. – Кристиан встал и принялся одеваться.

Черные брюки. Черная рубашка, которую он застегнул до самого подбородка. Он уже повернулся, чтобы уйти, но остановился у двери.

– Кристиан? – сказал Никто.

– Я бы врагу такого не пожелал. – С этими словами Кристиан открыл дверь и вышел из спальни.

Через пару секунд Никто услышал, как хлопнула входная дверь. Раздался шум двигателя – Кристиан поехал в город.

Никто лежал на прохладных смятых простынях, глядя в окно на плывущие клочья тумана, в котором тонули розовые кусты. Сначала он рассеянно перебирал в пальцах влажные волосы у себя на лобке: легонько тянул их вверх и отпускал. В последнее время такое случалось нечасто – чтобы он был в постели совсем один. Обычно он спал обязательно с кем-то. Часто он просыпался, и у него во рту был палец Молохи. Или у него на подушке спал Твиг. Или Зиллах нашептывал ему на ухо всякие извращенные непристойности. Так что лежать одному в постели – в каком-то смысле это была роскошь, и Никто наслаждался неожиданным уединением. Его мысли текли, как туман за окном.

Сколько теперь Кристиану лет? Он подсчитал, и у него получилось триста восемьдесят три. От такой цифры ум заходил за разум, но Никто продолжал размышлять. Нет, – говорил он себе. – Вполне может статься, что когда-нибудь и ты сам станешь таким же древним, так что не бойся об этом думать.

Такое долгое время… И если ты не найдешь кого-то из своих – кого-то, кто будет жить так же долго, – то большую часть этого долгого-долгого времени тебе придется быть одному. А все остальные – Никто заставил себя называть их они, люди, – будут умирать у тебя на глазах. Стив с Духом умрут, а он по-прежнему будет молод и полон сил… но сейчас он не станет думать про Стива и Духа.

Все-таки он не один. У него есть Зиллах. Его отец и любовник. А еще у него есть Молоха, Твиг и Кристиан. Они останутся с ним – живые. Но ведь наверняка где-то есть и другие их братья по крови, кому сейчас одиноко – кто не сумел разыскать своих. Кристиан очень долго был один. Может быть, он поэтому такой замкнутый и в то же время так жаждет любви. Если ты привык быть один, это еще не значит, что тебе это нравится.

Может быть, в Новом Орлеане время течет по-другому. Может быть, там действует время из снов, когда один день растягивается на долгие годы, а триста восемьдесят три года сжимаются в один день. Он сам был зачат в Новом Орлеане от яркого семени Зиллаха. В Новом Орлеане Кристиан и Джесси занимались любовью. Джесси, его мама. Тонкая темноволосая девочка шестнадцати лет. Девочка, которая умерла, когда рожала его в потоках крови.

Он попытался представить себе то лето во Французском квартале. Бесконечные душные дни в комнате над баром. Костлявые длинные руки Кристиана на скользких Джессиных грудках, на ее разрыхляющемся животе. Где уже был он – плавал в теплых околоплодных водах. Ему захотелось стать руками Кристиана. Захотелось почувствовать Джесси, ее кожу – скользкую, как будто натертую маслом. Он представил, как они занимались любовью. Хрупкая Джесси – сверху, а Кристиан вонзается в нее снизу, раскрывает ее естество, легонько подталкивает плод, зреющий у нее в животе. Меня, – думает Никто. У нее в животе. Стало быть, он умыт семенем Кристиана. И оно питало его вместе с кровью Джесси.

И там, в мамином животе, еще не созревший, может быть, он уже тогда знал, чей он ребенок? Может быть, ему хотелось, чтобы сперма, которая его омывает, была спермой Зиллаха, а не Кристиана? Может быть, он тосковал по отцу и хотел, чтобы папа был рядом? Может быть, именно поэтому первые пятнадцать лет своей жизни он себя чувствовал одиноким… всегда – одиноким… и искал место, где он был бы своим… искал совершенную любовь?

Ну что ж, теперь он ее нашел. Тело, и душу, и все, что лежит между ними.

Он вспомнил ту ночь у «Священного тиса» – с тех пор прошел уже месяц – и все, что было тогда. Это была ночь наказания и откровения. На следующий день он проснулся, когда уже совсем стемнело; уже тогда он стал привыкать к ночному образу жизни, который вела его новая семья, – днем они спали, а бодрствовали по ночам. Он проснулся в трейлере, в постели Кристиана. Рядом лежал Зиллах, его разноцветные волосы разметались по белой подушке. Когда Зиллах спит, его лицо кажется таким невинным. Когда ты не видишь его глаз.

Отец, – подумал Никто.

Он тихонько поднялся с постели, чтобы не разбудить Зиллаха. Он пошел в ванную, посмотрел на свое отражение в зеркале, твердо выдержал свой собственный взгляд и сказал: Уже неделю ты трахаешься со своим отцом. Сколько раз вы с ним целовались взасос – даже не сосчитать. Ты отсасывал у него… ты глотал сперму, из которой могли получиться твои братья и сестры.

Он специально старался себя застыдить, вызвать в себе омерзение. Но ему было совсем не стыдно. Он понимал, что, по мнению обычных людей, которые спят по ночам – людей из рационального мира дневного света, – он сейчас должен был чувствовать омерзение и стыд. Но он не чувствовал… хотя и старался почувствовать. В мире ночи и крови не действуют скучные правила мира нормального.

Никто даже не был уверен, что он и раньше чувствовал что-то такое, что обязательно должен был чувствовать по меркам нормального мира – даже когда он сам жил в этом мире. Мораль этого мира всегда была ему чуждой; а честолюбивые устремления никогда не привлекали его своим фальшивым блеском. Он попытался представить себе, как его бывшие друзья из школы занимаются любовью со своими отцами: Джули в позе «девушка сверху» со своим чопорным папой-юристом, Лейн отсасывает у своего старика, бывшего хиппи, который выращивает комнатные растения у себя в кабинете и считается компьютерным гением. Эта мысль вовсе не показалась ему скандальной; разве что – неаппетитной, потому что большинство пап не относились, по мнению Никто, к категории привлекательных и сексуальных мужчин. Но при этом он не считал, что это неправильно или плохо. Сейчас он уже сомневался, что вообще понимает значение этих слов. Может быть, существа его расы обладают неким врожденным аморальным инстинктом, который защищает их от чувства вины за то, что они убивают, чтобы поддерживать свою жизнь? И если бы у него самого не было этого инстинкта, то как бы он смог прокусить Лейну горло?

Никто попытался представить себе череду совпадений, которые привели к тому, что вампир-полукровка сбежал из дома, проехал автостопом более двух сотен миль и совершенно случайно встретился с представителями своей расы, среди которых был и его отец. Но представить такое было невозможно. Это было не совпадение. Это было предопределение. Где-то есть книга, в которой подробно расписана его жизнь с приложением в виде карты, и целых пятнадцать лет он бродил у границ этой карты, безнадежно заблудившись. Но теперь он нашел дорогу. И его нисколечко не волновало, что надпись под картой гласила большими буквами: Осторожно, чудовища.